– Идеальная кандидатура, – заявила Тори, когда рыжую девушку увели обратно в предоставленную ей келью, – здоровое молодое тело, начисто лишенное каких бы то ни было навыков и способностей.
– Она была магом, – напомнил сэр Герман.
– Я тебя умоляю! – отмахнулась госпожа де Крис, с недоумением поглядела на свою (Галеша) руку, которой отмахивалась, и признала: – Менестрель тоже ничего, но он мужчина. Не люблю я этого. К тому же он рано или поздно возьмет контроль над телом. А эта... как ее? Ветка. Что за идиотское имя? Она была магом, а сейчас в ней силы не больше, чем луж у тебя во дворе. – Тори кивнула в окно на сверкающий под солнцем раскаленный камень. – Самое то, что надо. И кроме того, Невилл, ну когда еще ты отыщешь для меня другую потенциальную самоубийцу, такую же молодую и ухоженную? Молодые и ухоженные, сам знаешь, в петлю не лезут.
– Почему именно самоубийцу? И, кстати, я сменил имя при рукоположении.
– Ладно-ладно, как ты теперь зовешься? Герман? Я постараюсь не забывать. Не обязательно самоубийцу, меня устроила бы и некрещеная. – Тори де Крис в облике Галеша пожала узкими плечами. – Но много ли здесь некрещеных? А самоубийца добровольно отказывается от божьего дара, а значит, и от своей бессмертной души. Вот как менестрель этот отказался когда-то. Если б ему твой Писмейкер мозги не вправил, еще неизвестно, как бы оно обернулось. А Ветку я, считай, облагодетельствую: не позволю занять ее тело каким-нибудь бесам. Ну что? Ты позволишь мне прямо сейчас начать обработку?
– Что ты собираешься делать?
– Поговорить по душам. – На выразительном лице менестреля появилась сочувственная улыбка, в черных глазах затеплилось участливое понимание. – Ах, – тронув струны гитары, сняли тонкие пальцы легкий-легкий, воздушный аккорд, – как это ужасно: своими руками погубить своего любимого. Я боюсь даже представить, что делают с этим хрупким мальчиком в застенках...
– Заткнись, пожалуйста! – бросил сэр Герман.
– Прости, – подняла руки Тори, – прости, Невилл, я забыла, что там еще и твой рыцарь. Но, обрати внимание, из Артура сейчас вынимают душу исключительно по милости этой рыжей мерзавки.
– Что за детство, бабуля! – Командор Единой Земли снисходительно поморщился. – Тебе недостает тонкости.
– А ты меня не учи! – Тори отложила гитару и направилась к дверям. – Вот увидишь, для девочки чем жестче, тем будет лучше.
* * *
Странное дело, оказывается, не только смерть, но даже и вразумление еретиков добавляло Силу. Понемногу, тоненькой струйкой, зато постоянно. Главное – делать все самому, не перепоручая эту работу братьям-дознатчикам.
Владыка Адам размышлял о причинах этого явления и рано или поздно понял: страдания очищают душу, так же, как смерть освобождает ее. И в первом и во втором случае совершается богоугодное дело, а потому, разумеется, Господь награждает своего верного и бесстрашного слугу. Да-да, бесстрашного, что бы ни думали те, кто полагает, будто невелико мужество причинять боль беспомощной жертве.
Во-первых, хороши жертвы: два могущественных колдуна, один другого опаснее. Во-вторых, беспомощность – понятие относительное. Власть над телом еще не означает власти над душой, а как раз души, отвратившиеся от Господа, и нужно призвать к раскаянию, открыть им дорогу к спасению.
Не получалось. Закосневшие в грехах, колдуны упорствовали, не желая раскаяться и признать свою вину; не желая, чтобы страшный господин их был побежден смиренным, но исполненным Силы служителем Божьим. Проклятый храмовник был упрям, как демон, который ему покровительствовал. А ведь сколько раз владыке Адаму казалось, что вот оно, вот, еще чуть-чуть, еще самую малость, самую крохотную толику убеждений, и заблудшая душа обернется к Свету.
Надменный синеглазый рыцарь!
Мстительность недостойна христианина, тем более недостойна священника, поэтому владыка не мстил – просто помнил. Но зато помнил очень хорошо. Помнил золотое сияние и холодный голос: «Тебе ли решать, кто угоден Господу, пастырь?» – Сколько было в этом голосе презрения и брезгливости! Еще помнил собственный страх, и – хуже всего – собственную готовность поверить. Нет, владыка Адам не мстил. Месть тут ни при чем, и более чем справедливо то, что теперь гордый Миротворец на коленях умоляет не трогать его младшего брата – это исчадье ада с адским же светом в черных глазах, – более чем справедливо, что холодная надменность сменилась покорностью и страхом. Более чем! Только вот упрямство никуда не делось. И храмовник по-прежнему отрицает все обвинения, мотивируя это нелепой причиной он, дескать, не хочет погубить свою душу
Их уже разыскивали: кто-то узнал, что Артур Северный вернулся в Шопрон, и узнал о том, что его и его младшего брата арестовали за колдовство. Белую крепость от чердаков до подвалов прочесали тем же утром. Опросили всех жителей в Золотом квартале. Складывалось впечатление, что и с каждым из трех тысяч гвардейцев побеседовали лично. Впрочем, те из гвардейцев, кто был причастен к аресту Миротворца, накрепко забыли ту ночь, точнее, накрепко запомнили, что провели ее в других местах, за другими занятиями. Лишь сэру Милушу, рыцарю Кодекса, дозволено было сохранить ясность воспоминаний. Но он, как и владыка Адам, почти не покидал подземелий кафедрального собора. Занят был, очень занят, ведь Миротворец убил его сына.
О чем они беседовали наедине, сэр Милуш и сэр Артур Северный, владыка Адам не знал и не интересовался. Главное, что достойный рыцарь помогал церкви, а за это прощается многое, в том числе и ненависть, и недостойное христианина желание отомстить, и жестокость, без сомнения чрезмерная, если бы не шла речь о святом деле спасения погибающей души.
Многое прощается.
А сэр Милуш тоже боится. Так же, как владыка Адам. И оба не понимают, чем вызван этот страх, противный, липучий, как паутина. Ведь Миротворец побежден... вот-вот будет побежден. Он знает это и упорствует более из нечестивого упрямства, нежели из надежды на помощь своего Господина. Он знает. И все-таки очень страшно смотреть ему в глаза. Синие, такие яркие – таких глаз не должно быть у человека. Там, в этой ослепительной сини, нет страха. Нет боли. Нет даже гнева. А ведь он должен ненавидеть их, о, как он должен ненавидеть и сэра Милуша, и, особенно, владыку Адама!
Жалость во взгляде Миротворца. Ничего, кроме жалости. Даже когда молит он униженно о пощаде для черного колдуна, не мольба – все та же жалость вспышками золота пронизывает синеву.
Страшно.
И, может быть, разумнее всего, правильнее всего, богоугоднее всего было просто убить Артура Северного – ведь на процессе хватило бы и одного только мальчика-колдуна. Да, убить и не думать больше. Правильно, разумно, богоугодно, но.. Ох уж это «но», почему без него не обходится? Владыка Адам боялся разрушать телесную оболочку Миротворца, опасаясь высвободить его дух. Будь этот дух взбешен, одержим жаждой мести, униженный сейчас, и тем более страшный, окажись на воле, Его Высокопреосвященство не колебался бы ни мгновения, уверенный, что сумеет защитить себя. Но тот, кто жалеет своих палачей, непонятен, непредсказуем и наверняка способен на нечто большее, чем простая месть.
