— Чтобы даже духу твоего здесь не было! — вслух проговорила я выбранную накануне установку, резким движением распуская первый из множества шнуров, скреплявших кровлю моей обители.
Хорошо еще, что Дин во время визитов обращал свое внимание в основном на меня, так что предметы обстановки практически не пострадали — за исключением постели. Спустя рекордно короткое время шатер был распахнут всем ветрам с четырех сторон, лапник и простыня весело полыхали в костре, а меховые одеяла приставленная ко мне стража скатала в толстенный рулон. Затем дюжие вояки оттащили их подальше в лес, вываляли в свежевыпавшем снегу и тщательно протрясли, а затем выбили — разумеется, под моим присмотром. К счастью, подобные санитарные мероприятия проводились в лагере достаточно регулярно, поэтому никаких убедительных объяснений никому не потребовалось.
Ворх, который наверняка уже был в курсе последних событий, наблюдал мою бурную деятельность сначала с озадаченным, а потом с все более мрачным выражением серой морды лица. Комментировать, правда, не рискнул, только зубами скрипнул, когда я поснимала с пальцев подаренные принцем перстни, небрежно сунула их в кожаный мешочек и, не глядя, запустила через плечо в самый дальний угол вновь собранного шатра. Теперь на моих руках красовалось только старенькое серебряное колечко «Спаси и сохрани» да честно заработанный браслет с малахитом.
Когда же я, напевая себе под нос любимую песню из репертуара Глории Гейнор, принялась аккуратно сворачивать и укладывать в мешок свою шикарную одежку из меха скального барса, он все-таки не выдержал и буркнул, держась на всякий случай поближе к выходу:
— Зря ты это… Самые морозы еще впереди!
Зря ты думаешь теперь, что свободна я
И что пойду я за тобой, лишь помани меня.
Моя любовь лишь для того, кто дорожить умеет мной,
И только мной, на целом свете мной одной,[11] —
пропела я во весь голос, доставая из дорожной сумки напоминание о прошлой жизни — свою бело-черную норковую шубку. — Не боись, мой мудрый серый брат, как-нибудь выживу. А уж кому согреть всегда найдется, даже если не брать во внимание особые привилегии «видящих»!..
Волка явственно передернуло, но говорить он все же ничего не стал, только медленно поднял на меня потемневшие до черноты глаза и покачал головой, встретив мой взгляд, «заиндевелый», по его собственному определению. Так же молча он смотрел, как я вытряхиваю шубку и развешиваю ее на столбе, а потом с блаженным вздохом растягиваюсь на сооруженной заново лежанке поверх одеял. Еще больше Ворх помрачнел, когда я попросила его унести в лазарет подушки: спалить подобную роскошь у меня как-то рука не поднялась, а спать на них самой желания уже не было. Мудрый серый брат молча перебросил за спину свою ношу и неслышной тенью выскользнул из шатра.
Я же, отдохнув и поразмыслив, поднялась, отыскала в углу мешочек с перстнями, прихватила зашнурованный мешок с немилым теперь презентом и вышла наружу. До жилища принца было рукой подать, и он сам весьма кстати оказался тут же, у самого порога. Я приветствовала его в строгом соответствии с этикетом и вручила принесенное со словами:
— Заберите, ваше высочество, а то терпеть не могу хранить у себя чужие вещи — своего барахла хватает!
Развернулась и, не дожидаясь ответа, вальяжной походкой в сопровождении верной надхи продефилировала к лазарету, даже не оглянувшись на оставшуюся позади остолбеневшую фигуру.
Обрекать себя на добровольное затворничество я тоже не стала — с чего бы?! Киснуть в гордом одиночестве, растравляя душевные раны бесконечным перетряхиванием памяти, методично рвать на себе волосы, горестно вопрошая невозмутимые небеса: «Почему я?!» или «За что?!» — или — еще того пуще! — ходить за неблагодарным возлюбленным безмолвной тенью, стараясь чаще попадаться ему на глаза, и лелеять в глубине души остатки надежды на возрождение былого — я вас умоляю!!! Да идите все, кто так обо мне думает в … …, право слово! Не дождетесь!..
Наоборот — я не упустила ни одной возможности порезвиться на вечерних посиделках с песнями и хохмами у общего костра. Главным заводилой был, как ни странно, Вальгранарх, или, как его чаще называли, Папаша Хелль (Хелль — мифическая четырехкрылая птица потрясающей красоты, с неописуемо прекрасным чарующим голосом, которую небожители посылали к особо угодным смертным, дабы усладить их слух чудесным пением, как правило, в награду за какие-нибудь выдающиеся деяния).
Вот уж чья энергия била ключом! Несмотря на немалый для человека возраст, наш почтенный бард был неизменно весел, вездесущ, остроумен, изобретателен и сладкозвучен, успевая между делом уступать моим домогательствам. Не подумайте плохого — меня всего лишь интересовала техника добывания столь дивных звуков из его не поддающегося описанию музыкального инструмента. Чем-то эта конструкция слегка напоминала индийский ситар, а запомнить название (и тем паче правильно его выговорить) оказалось для меня совсем непосильной задачей! Тем больше черной зависти пробуждалось в моей душе при виде того, как легко, непринужденно и виртуозно управляется с ним владелец.
Бывало, правда, что я слишком уж выматывалась за целый день верхом на коне, ведь по сравнению с остальными, буквально выросшими в седле, наездничек из меня все еще был так себе, и после долгих переходов по пересеченной местности мой умученный жизнью организм протестовал особенно рьяно в отношении дополнительных нагрузок. В такие вечера изысканное общество, хоть и в более скромном составе, собиралось у меня в шатре. Линга и Тиальса всю дорогу были при мне, к ним добавлялись островитяне во главе с почтенным бардом, Ворх, Сотрес — все чаще вместе с Дрогаром, и еще кто-нибудь за компанию.
Тиальса, к слову сказать, нашими общими стараниями довольно быстро пришла в себя, освоилась, попривыкла к обществу своей буйной начальницы (в смысле — моему) и перестала вздрагивать при появлении «правой руки» принца, хоть и предпочитала с ним лишний раз не пересекаться. За Дрогаром я все время ненавязчиво приглядывала, но знойный брюнет вел себя по отношению к моей помощнице безукоризненно вежливо, предупредительно и корректно, выказывая при этом явные знаки внимания мне.
Иногда мы сами отправлялись в гости всей шумной компанией. Тетушка Оллия, с которой у меня сложились вполне теплые отношения, оказалась очень даже незаурядной личностью с убойным чувством юмора, богатейшим жизненным опытом и массой разнообразных талантов. Она потрясающе декорировала изделия из любого меха, готовила из минимального количества подходящих продуктов умопомрачительные десерты, метала дротики на слух точнее, чем я прицельно, и лихо гадала на всем подряд — от бобов и цветного песка до местной разновидности рун, вырезанных на костяных пластинках из панциря давно вымершего ящероподобного хищника.
