Правая нога не торопится набирать силу, как надеялся мой врач, но я каждый день над ней работаю.
Приступы головной боли еще не прошли, но стали реже, и куски памяти перестали проваливаться в черные дыры, хотя, боюсь, те, что провалились, уже не вернешь. И странная дисгармония между логикой и интуицией сохранилась. Не могу решить самую простую арифметическую задачу.
Синяков и ссадин, конечно, давно нет, и волосы справа отросли почти на дюйм. Но мне все равно, как я выгляжу. Так и не позволила им подстричь остальные до той же длины. Мне почему-то кажется, что, срезав волосы, я отдам что-то важное. Я имею в виду не сами волосы, а что-то в себе.
Не могу объяснить, что именно боюсь потерять и откуда это чувство. Просто оно есть, и все тут.
Венди, благослови ее бог, говорит, получилось очень здорово.
Мы теперь живем у профессора – я и Софи. Я пыталась ее отговорить, но она только взглянула на меня и говорит:
– Куда ты денешься?
Хорошо, она хоть работать продолжает. Перебралась в старую студию в бывшей оранжерее – когда-то мы с Изабель пользовались ею и прозвали студией-теплицей Старого Ворчуна в честь ворчливого домоправителя, Олафа Гунасекара. Мы с Софи и теперь ее так называем, когда Гун не слышит. Он и без того вечно всем недоволен, так что не стоит давать ему лишний повод для брюзжания.
Хорошо, что Софи поселилась со мной, а то я оказалась бы один на один с Гуном. Не то чтобы он меня обижал, да и гостей у нас хватает, но его постоянная мрачность меня бы с ума свела. Профессор уходит с головой в работу, так что, бывает, мы его целыми днями не видим, и, если бы не Софи, мне почти все время пришлось бы проводить наедине с Гуном.
Я как-то спросила у профессора, как он умудряется столько лет терпеть дурной характер своего управляющего, но он, по-моему, не понял, о чем я говорю. То ли в самом деле не замечает, то ли давно привык.
От тюдоровского особняка профессора в старом квартале Нижнего Кроуси до реабилитационного центра не слишком далеко, так что в рабочие дни по утрам Софи отвозит меня туда в кресле-каталке. Вечера я провожу с друзьями, а Софи часто уходит погулять, особенно если в гости заглядывает Дэниель. А с обеда до вечера я смотрю, как Софи работает.
Поначалу она очень не хотела брать меня с собой в студию. Думала, мне больно будет смотреть, как она рисует, раз сама я не могу. Но мне приятно даже просто находиться там, слушать, как скребет по холсту угольный карандаш, вдыхать запах краски и скипидара, когда она начинает работать в цвете. И хотя это трудно объяснить, там на меня нападает настоящее вдохновение.
Понимаете, когда я там сижу, то мысленно рисую. И не просто воображаю картины – нет, именно работаю: начинаю с набросков и разметки, потом устанавливаю мольберт и раскладываю кисти, все как полагается. Иногда работаю карандашом или пером. Плоды моих трудов другим не видны, но не в том суть. Главное – процесс. Он представляется мне настолько реально, что я в любую минуту могу воспроизвести в памяти каждую свою картину или рисунок.
Софи считает меня чуточку сумасшедшей, но ведь для Софи я всегда была сумасбродкой. Впрочем, она молчит. Думаю, считает, что если я сумела найти в своей жизни луч, так не стоит его гасить, даже если со стороны это – чистая фантазия.
Второе светлое пятно в моей жизни – Дэниель, хотя его работа не дает нам видеться так часто, как обоим хотелось бы. Наше первое свидание настолько не удалось, что я думала, он больше никогда не захочет со мной встречаться. Я была так расстроена из-за Рэйлин и из-за того, что потеряла страну снов, что хотела отменить свидание, но Венди с Софи мне не позволили. И мы с ним смотрели кино в холле реабилитационного центра – «Гриль-бар „Порох"», – раньше оно мне очень понравилось бы, а тут я под конец начала всхлипывать.
– Надо было выбрать что-нибудь другое, – сказал Дэниель, когда я наконец успокоилась. – Я теперь вспомнил, ты же просила что-нибудь легкое и глупое.
Я только головой помотала:
– Нет, отличный фильм. Такой красивый…
– Душераздирающе красивый?
– И это тоже.
– Понимаю.
Помнится, я тогда подумала: «Нет, не понимаешь, как тебе понять?» Но может, он и понял. Может быть, каждый, кто оправляется от тяжелой болезни или увечья, уходит в себя и находит там страну, такую же настоящую для них, как страна снов для меня. Может быть, им живется там не легче, чем мне. И тем не менее они, возможно, страдают, лишившись той жизни.
Хотя в компании со мной в тот вечер было не слишком весело, ему, видно, все-таки понравилось, потому что, уложив в палате на кровать, поцеловал очень душевно и приходит снова и снова.
Хотя я так и не знаю, что он во мне нашел, и спрашивать не хочу.
Я вовсе на считаю себя такой храброй и стойкой, как уверяли меня девочки-вороны майской ночью, когда я видела их (во сне?) в своей палате. Кроме всего прочего, за время болезни я убедилась, что могу быть злой, впадать в депрессию и до слез жалеть себя.
В последнее время я стала чувствительной, как никогда прежде. Каждый пустяк представляется делом огромной важности: от вкуса утреннего кофе до взгляда, которым мельком наградил меня Гун, – все становится поводом для серьезных переживаний.
С ума можно сойти.
Кстати о «сойти с ума» – я все чаще задумываюсь, не приснилось ли мне все случившееся в стране снов. Если бы Софи, по старой привычке, отказывалась признавать всякое волшебство, пожалуй, и я бы поверила, что никогда не бывала в другом мире. Но она переменилась. Каждое утро я заставляю ее рассказывать, что нового в Мабоне, и если сама выражаю сомнения в том, что бывала там, она быстро наставляет меня на путь истинный. Теперь ее не подразнишь разговорами о ее волшебной крови – она только улыбается как ни в чем не бывало.
И еще есть Джо. Вот он-то, на мой взгляд, самая настоящая волшебная страна. Все равно, по какую сторону границы с ним встречаешься, – взгляд мудрого шута не позволяет забыть. И даже Венди побывала наконец в том мире, так что страна снов занимает немало места в моей жизни, хоть я и не смогу больше туда уходить. По крайней мере, долго-долго не смогу.
Я цепляюсь за обещание девочек-ворон. Достаю иногда те перышки и думаю, не позвать ли их по именам. Но я понимаю, что еще не готова. В стране снов недалеко уедешь в инвалидной коляске.
Но я то и дело вспоминаю лес-собор и Мабон. Пожалуй, лучшее доказательство, что мне от них никуда не деться, даже если бы и хотела, – тот вечер, когда меня навестил Тоби.
Мы с Софи были в студии, болтали, пока она промывала кисти. Послышался легкий стук в стеклянную дверь – и он тут как тут. В Мире Как Он Есть ему не понравилось – «очень все страшное», – но все равно время от времени он заходит меня навестить. В первый раз он принес мне блокнот с набросками: отыскал в Большом лесу. Я перелистала страницы – и теперь я знаю, что там побывала. Я знаю, что те наброски сделаны с натуры, а не просто так.
