Уже позже тётя Фаня рассказывала Нике, что её муж долго лечился после концлагеря, пока не попал к одному врачу… Это была молодая женщина врач. Видимо она была сумасшедшей, или просто одержима своей работой, что решила из безнадёжно больного мужчины сделать вполне здорового, полноценного, к которому вернулась бы мужская сила…
— А может, она просто влюбилась в вашего дядю Ваню? — наивно спрашивала Ника, которая совсем не знала мужа тёти. Он умер, когда ей был всего лишь годик.
— Не знаю! — вздыхала тётя Фаня, пожимая плечами. — Это было до того, как мы встре-тились с ним. Женщина-врач была замужем за профессором, сама готовилась к диссер-тации. Я многого не знаю, и быть может, не хотела знать. Хотя, со слов Ивана, как я поня-ла, условием его выписки из госпиталя служила ночь, проведённая с доктором…
— Он с ней спал? — поразилась тогда Ника. — А, как-же муж…
— Он был намного старше её… и видимо, очень понятливый…А после той ночи Ива-на выписали из госпиталя… и он приехал в Керкен.
— А врач? — почему-то не успокоилась Ника.
— А она говорят, родила ребёнка…копия похожего на моего Ваню.
— А потом? — не унималась Ника.
— А потом мы встретились и поженились…
— А ребёнок… — опять спрашивала Ника, словно не замечая, как менялось лицо её тети, как наливались слезой её черные глаза, как подрагивали её губы, словно обнажая ту борьбу, что вела в душе сама с собой эта женщина.
Ника помнит, как она, ещё по-юношески жестокая, с интересом ждала ответа, и, нако-нец, запинаясь, тётя выдавливала из себя:
— У меня тоже, когда-то был бы ребёнок… если бы…если бы…
Ника до сих пор помнит горечь в словах тёти Фани, и её глаза, уже просохшие от набе-жавших слёз, сухие и жёсткие, в которых застыло странное спокойствие. Она помнит, как поднявшись со ступеньки крыльца, на котором они сидели, тётя Фаня медленно побрела было в сад, но, обернувшись, внимательно посмотрела на Нику и тихо произнесла:
— Запомни, Вероничка, ничего в жизни не проходит так просто. За всё мы платим, и особенно за наши грехи и проступки молодости, и порой очень жестоко платим… Запомни это, девочка! А насчёт моего Вани…Наверное так Бог рассудил, что — бы у него родился сын. Это ли не подарок судьбы. Значит, так должно было быть…
…Гера вбежала на кухню так стремительно, что Ника, которая стояла у плиты, ис-пуганно вздрогнула и укоризненно покачала головой.
— Ты меня напугала! Неужели тише нельзя бегать, ты ведь уже взрослая!
Но Гера, подскочив к матери, обняла её за шею и чмокнула в щеку:
— Мамуль, можешь меня поздравить! Сдала все экзамены на отлично, учебники тоже сдала в библиотеку, и теперь я готовенькая к отдыху!
Ника невозмутимо произнесла:
— Прекрасно! Теперь можно спокойно собираться в отпуск. Горячее солнце, и холодная вода уже ждут нас!
— Я никогда ещё не видела море! — мечтательно протянула Гера, наливая в тарелку суп.
Ника удивлённо уставилась на дочь, хотела ей что-то сказать, но лишь вздохнула, и опять склонилась над плитой.
А через неделю, подобрав все свои дела, оставив кучу наказов и пожеланий девчатам продавцам, попрощавшись с матерью, которая категорически отказалась куда-то ехать, они втроём садились в поезд.
Июньская ночь была тёплой, хотя иногда налетал прохладный ветерок и заставлял плот-нее запахивать тонкую ветровку.
— Не замёрз? — спрашивала Ника сына.
Несмотря на столь поздний час, Данил, кажется, совсем не хочет спать. Он отрицательно качает головой, в тоже время, отворачивая в сторону лицо, стараясь укрыться от нале-тевшего порыва ночного прохладного ветра. Ника подталкивает сына ближе к вагону, дверь которого, наконец, распахивается, и молодой весёлый казах- проводник, соскакивая с подножки вагона, треплет Данила по вихрастой голове и восклицает:
— Э, парень, да ты совсем холодный!
И расталкивая толпу, возникшую у дверей, весело кричит:
— Пустите ребёнка в тепло!
Ника улыбается. Она знает, что сейчас они будут ехать в душном жарком вагоне, но скоро, очень скоро они окунутся в настоящую жару. Жару Керкена! Только туда стре-мится сейчас её душа. Пять долгих лет не была она там, и только в последнее время, впервые, она так резко почувствовала горечь тоски и разлуки…
И может, поэтому она с детьми едет сейчас в этом грязном, вонючем поезде, который давно пора списать на металлолом. Старые, с облупленной краской вагоны пропитались странным запахом хлорки и плесени, затертые полы так грязны, что кажется, их ни-когда не касалась половая тряпка. А если это и происходит, то на общем уровне убо-гости интерьера, этой чистоты просто не видно. Разбитые стёкла, и расшатанные рамы создают лёгкий сквозняк, а вот разбитые двери туалетов, да и сам туалет, создают впол-не реальную видимость полной антисанитарии. Но это всё, конечно ерунда! Ника счаст-лива! Она едет в Керкен, и даже все эти мелкие неудобства не испортят ей настроения. Да и так ли ужасен этот поезд? Весёлый поезд Жизни!
Ника опять улыбнулась. Сколько лет прошло, сколько воды утекло за это время, сколь-ко людей перелопатила жизнь, а поезд этот: шумный, весёлый, таким и остался. И, ка-жется, он никогда не потеряет своего лица, своего восточного колорита. И, наверное, прой-дут года, а он таким и будет, как и эта толпа разношерстного народа: толкающегося, сну-ющего, праздно шатающегося, кочующего из одного вагона в другой, из одного села в дру-гое, из одного города в другой…
Может, кому и кажется, что это праздношатающая толпа? Но нет, это не так! Ника зна-ет, это работающий народ. И кого тут только не встретишь. Начиная, от юного жулика, промышляющего мелким воровством, до старой беззубой апы, предлагающей в дикую жару и духоту теплые вязаные носки из верблюжьей шерсти. Не нужны носки, возьми-те пуловер, или лучше всего десяток рыжих лепёшек вспушенной верблюжьей шерсти. Бабульки в цветастых платках пристают к пассажиром бесцеремонно, глядя на них на-ивными глазами маленького ребенка. И горе вам, если вы обратите на их товар внима-ние, или спросите так, ради смеха стоимость одной такой лепёшки, или вязаных носок. Толпа крикливых старушек обступит вас, и не успокоится до тех пор, пока вы не зая-вите категорично, что у вас нет денег, или вы устали и ужасно хотите спать. Старушки в это мало верят, и поэтому, уговаривать вас они ещё будут долго, пока, наконец, вы не сдадитесь и не купите у них что — нибудь. Но, даже купив в сорокоградусную жару шерс-тяные носки, отворачивайтесь к окну, или залезайте на вторую полку и отворачивай-тесь к стене, или делайте отрешённый вид, по типу "мне ничего не надо". А иначе, вас долго, очень долго будут уговаривать приобрести к носкам в придачу теплый пуловер, или парочку лепёшек всё той-же, рыжей верблюжьей шерсти.
