У машины стоял человек в штатском, без зонта, не обращая внимания на ливень.
— Ваше величество, все готово. Мы ждем только вас.
* * *
— Вали отсюда, пока в отделение не сдали!
Его вытолкали из калитки на улицу, замок защелкнулся.
— Вали, вали, герой! Территория посольства — это другая страна, к твоему сведению. Без документов даже не мечтай.
Охранник беззлобно ругнулся и скрылся в привратницкой. Ветки сирени метались перед фонарем, по стенам ходили тени. По асфальту разбегались пузыри. Поредевшая толпа еще топталась перед посольством, но люди уже расходились.
Он отошел в сторону от ворот и встал у решетки, разглядывая мягко сияющие окна. Его отпустило, совсем отпустило, и он уже не чувствовал ничего, кроме холода и усталости. Да и те были словно не свои.
— Нет, ну вы подумайте! Не насмотрелся я на дорогие лица в родных рубежах, они и здесь мне глаза мозолят. Привет, Нож.
Из посольской калитки только что вышел человек. Теперь он стоял на зеркальном асфальте в рыжем свете фонарей — высокая тощая фигура, распахнутый кожаный плащ, уже заблестевший от дождя, небрежная поза, брюки дудочками, руки — по два пальца — засунуты в тесные карманы. Белые волосы прилипли к черепу, сосульками повисли на лицо. Из-под сосулек ухмыляется щелясто щучий безгубый рот.
Наймарэ. Идиоты. Они конченые идиоты.
— Не рад меня видеть, судя по кислой мине. Ладно тебе буку строить, все свои. Чего ты тут делаешь?
— Звезды считаю, — он поморщился. — И ты прав, глаза бы мои тебя не видели.
— Нож, это пожелание? — наймарэ тряхнул головой, отбрасывая прилипшие волосы, подмигнул. Глаза у него тоже были рыбьи, бледные, слюдяные.
— Иди ты… обратно. Это пожелание.
— Фу-у, Нож осторожничает, на воду дует. Обратно я погожу, у меня отпуск на месяц.
— Отпуск?
— Молодая дама, которая со мной разговаривала, была в расстроенных чувствах. То, что она желала получить, стоило эммм… несколько дороже того, что она предлагала в качестве оплаты… к ее удивлению и разочарованию. Чтобы не разочаровывать прелестную даму еще больше, я пошел ей навстречу, посоветовал хорошенько все обдумать и взвесить. Сделка с Полночью — вещь серьезная, спешка ни к чему. Через месячишко встретимся, еще раз все обговорим. Ну что ты смотришь на меня глазами раненой лани?
— Я смотрю на тебя с отвращением, Асерли.
— Паскудная рожа, правда? — тот разулыбался, показывая мелкие острые зубы, повел плечами, выпятил тощую грудь. — Я в зеркало мимоходом поглядел — отвратное зрелище! Милой молодой даме я тоже не понравился, хоть был галантен, говорил комплименты и ни словом не соврал. Жаль, конечно, но очень уж она расстроена была, кто-то ее обидел, и это, заметь, был не я. Женщину легко обидеть, они такие ранимые, нежные, капризные, упрямые, все делают по-своему, но все равно доверчивые, надо с ними бережней… ну что я тебе рассказываю… за то мы их и любим, правда, Нож?
— Заткнись.
— Некоторых мужчин тоже легко обидеть, — притворно вздохнул наймарэ. — Зато в глазах у тебя появилась здоровая злость, а это приятней, чем уксусная гримаса. Ну ладно, Нож, раз мое общество тебе не по душе, не смею больше навязываться. Удачи и не болей!
Асерли сделал ручкой, повернулся на пятках и потопал в дождь расслабленной походочкой городского прощелыги. Плащ, который он так и не запахнул, болтался у него за плечами и взлетал крылом, мокро и остро взблескивая в свете фонарей.
— Куда пойдем? — Ньет вопросительно посмотрел на спутницу.
— Да куда угодно.
Десире в "Рампе" выпила кофе с ложкой коньяку, и теперь глаза ее блестели, она улыбалась и совсем не выглядела усталой. — Может на набережную?
— Не думаю, что это хорошая идея. Фолари стали беспокойны.
— Почему?
— Не знаю, — он пожал плечами. — Но я чувствую. Мы же как животные, чуем что-то и воем на луну, а что именно — не знаем.
— Ты не похож на животное.
— Я просто вода. Пена. Порождение реки. Сухой тростник, — сказал он с пафосным подвыванием.
— Ты болтун, — Десире пихнула его острым локтем в бок, Ньет отпрянул, и рамирова куртка натянулась, как парус.
— Ну и что.
Они побрели дальше.
Высокие дома, сложенные из розоватого и серого известняка в сумерках померкли, выцвели. В перекрытых арками проулках светились фонари. Простроченное дождем небо налегало на город, удерживалось на крышах, провисало кое-где вровень с проводами.
Ветер хлопал мокрыми пластами сумрака, обдавал мелкими брызгами — как цветы поливал.
— Вон опять ваши сидят, — хмыкнул Ньет.
— Не вижу.
— Наверху, на карнизе.
Десире послушно всмотрелась в темноту, но нахохлившиеся химерки на поперечине архитрава терялись в тенях.
— Я все же не понимаю, — честно сказал Ньет. — Вы люди. Зачем это?
— Ты фолари. А живешь с человеком. Зачем тебе это?
— Ни с кем я не живу, — сердито ответил Ньет, — Я сам по себе.
— Ну-ну.
Десире похоже на что-то обиделась, но Ньет не понял на что. Он вытянул руку из своего рукава куртки, потянулся, подпрыгнул, обломил ветку сирени. Водопад пахнущих листвой и цветами капель обрушился на него, окончательно вымочив.
— Вот, — он протянул подношение Десире.
— Ну и вид у тебя, — рассмеялась она. — Не подлизывайся. Что вы там своим подружкам носите? Каракатиц?
— Мойву.
— Еще лучше, — Десире хихикнула.
— Ты так и не ответила на мой вопрос, — Ньет кивнул в сторону дома напротив. — Зачем вам все это?
— Мы хотим свободы.
— Свободы сидеть под дождем на карнизе?
— Ты не понимаешь! — Десире заговорила вдруг горячо и убедительно. — Наш мир, человеческий, это только малая часть огромного мира. Если не выйти за его пределы — не увидишь ничего нового. А Полночь — Полночь дарит нам власть над собой, власть поступать, как считаешь нужным. Полночь — это свобода и полет.
— Окстись, Десире, — очень серьезно сказал Ньет, стирая с ее лица холодные дождевые капли. — В Полночи ты не найдешь ни частицы свободы. Не знаю, что там у вас рассказывают, но у полуночных все не так, как ты думаешь. Разве можно назвать свободными созданий, которые не могут появиться в мире людей без позволения их господина, не могут войти ни в одну дверь без приглашения. Они скованы цепями почище ваших.
— Ты очень уверенно говоришь, — девушка не отстранилась, но в голове ее слышалось недоверие. — Что может об этом знать рыбка из городской реки?
— Возможно, многое.
— А возможно — ничего.
Ньет не отрываясь смотрел на неподвижных химерок. Что-то было в изломанных фигурах… неправильное. У него заныло под вздохом, как бывает в предчувствии сильной грозы.
