Но отец вновь и вновь говорил ей, что она никогда не должна претендовать на обладание даром. Что то слабое колдовство, которое творил он, не влияет на нее. Если он вызывал огонь, тот не опалял ее рук. Если он заклинанием запирал дверь, она открывала ее так легко, как будто волшебства и не было, а потом Ханна приходила и удивлялась, почему все двери в их доме заклинило.
Она была не способна к магии, говорил отец, как немой не способен к речи. Как глухой человек, видящий движение губ, но не различающий речи. Однажды отец застал ее за чтением вслух огневого заклинания из его книги. Ничего не произошло, но он так на нее рассердился, что в качестве наказания спала она ту ночь в свинарнике. Но и за это она его простила.
— Лиат.
Она внезапно проснулась, вскочила и на ощупь нашла окно. Но никого не было. Ветер шептался с деревьями. И ничто больше не шевельнулось. Лиат задрожала, потерла руки. На самом деле было не холодно — она дрожала от страха.
Несмотря на скитания, несмотря на то что жили они лишь сегодняшним днем, снимаясь с места и отправляясь в путь, гонимые неясными знамениями, понятными только отцу, она всегда чувствовала себя надежно. Отец был рядом. И кем бы он ни был, какие бы несчастья на него ни обрушивались, он всегда о ней заботился. И любил ее. Она утерла слезы.
— Я люблю тебя, папа, — прошептала девушка холодному ночному воздуху. И конечно, не дождалась ответа.
Утром староста отвел ее на площадь. Собралась вся деревня. Съехались даже некоторые крестьяне из окрестных усадеб, привлеченные слухами об аукционе. Трактирщик выставил столы на улицу. Лиат не могла заставить себя упрекнуть миссис Бирту и мастера Хансаля в том, что они воспользовались случившимся и увеличили свое благосостояние. Она отказалась сесть на скамью. Брат Хью стоял рядом и молчал, пока староста распродавал предметы по списку. Как бы ни был отец Лиат эксцентричен, это был человек, всегда готовый помочь любому, пришедшему в его дом. Поэтому Лиат сейчас была, в сущности, не беднее, чем раньше, когда отец «ста золотым» предпочитал «сто друзей». И конечно, когда все его вещи были распроданы за максимально высокую цену, так как отца все любили, его долг все-таки не был покрыт.
Людольф покачал головой, тяжело вздохнул и посмотрел на Лиат. Смотрели на нее и все собравшиеся. В дверях таверны стояла Ханна, и ее лицо выражало то гнев, то обиду. Но она не плакала… Неожиданное смятение охватило толпу. В конце площади показался всадник.
Хью суетливо завертел головой, оглядел площадь, его смазливый профиль исказился злобой.
— Ивар! — крикнула Ханна и побежала подхватить поводья, пока Ивар спешивался.
Они были далеко, и Лиат не слышала, о чем шла речь, но Ханна быстро говорила и размашисто жестикулировала. Ивар склонил голову. Ханна говорила, все больше распаляясь, но Ивар просто склонил голову. Он направил коня через площадь, Ханна шла впереди, и они остановились перед старостой.
Людольф недоуменно приподнял брови.
— Господин мой Ивар, — вежливо произнес он, — вы прибыли по приказанию отца?
Ивар бросил на него быстрый взгляд, перевел его на Лиат, затем обратно. Они с Ханной в свои шестнадцать больше походили на женщин, чем на девочек, какими были два года назад, когда подружились с Иваром. Ивар же выглядел как мальчишка с нескладным телосложением и неловкой грацией.
— Нет, — сказал он непривычно низким голосом.
Хью удовлетворенно улыбнулся.
— Я слышал только о смерти мастера Бернарда, — продолжал Ивар. Он повернул голову к Хью. — Я пришел проследить, чтобы с Лиат хорошо обращались, — твердо произнес он, но для Хью с его высокомерной самоуверенностью тирана это не прозвучало угрозой и не возымело действия.
Хью был на восемь лет старше, обладал естественной грацией и красивой внешностью. И хотя происхождение его отца было неясно, так, по крайней мере, говорила миссис Бирта, мать его была маркграфиней, что на несколько ступеней выше, чем графский титул Харла. Законнорожденный или нет, Хью своим происхождением уже был предназначен для великой судьбы, начиная с владения обширными землями, принадлежавшими его матери и бабушке, хотя мужчины редко управляли церковной собственностью, особенно там, где монастыри желали получить новые земельные вклады. Хью прибыл сюда в роли странствующего священника, чтобы служить в здешнем приходе. Так говорила миссис Бирта, а она была самым надежным источником новостей, сплетен и знаний во всем Хартс-Ресте.
— Староста, — тихонько сказал Хью со скучающим видом, — может, мы закончим? У меня нет настроения торчать здесь весь день.
Ивар поморщился, покрылся румянцем и сжал правую руку в кулак, но Ханна взяла его за запястье и повела в таверну. То, что он пошел не сопротивляясь, было замечено толпой, с утра ждавшей чего-нибудь необычного. Людольф вновь кашлянул и нарочито громко зачитал, сколько средств было выручено с распродажи отцовского имущества.
— Сколько остается? — потребовал Хью.
— Две золотые номизмы или два слитка соответствующей цены.
— Позор! — выкрикнул кто-то в толпе.
— Стоимость отцовских книг, — прошептала Лиат.
Глазом не моргнув, Хью протянул старосте две монеты.
Она попыталась их разглядеть, но тот зажал их в руке так быстро и с таким испуганным выражением лица, что Лиат показалось, что он видит номизмы первый раз в жизни. Хью повернулся к Лиат:
— Сама пойдешь? Или помочь?
Отец всегда говорил: «Пусть твой враг думает, что ты знаешь что-то, чего не знает он». Лиат посмотрела на стоявших вместе Ханну и Ивара. Ханна побледнела, а Ивар побагровел. Лиат кивнула им, стараясь быть спокойной. И пошла, опережая Хью, в сторону церкви за площадью. Хью был сбит с толку неожиданной уступчивостью, ему пришлось поторопиться, чтобы ее догнать. Ей это доставило небольшое удовольствие.
Он схватил ее за локоть и не отпускал, пока они шли через деревню, входили в церковь — все время, пока они шли через неф в небольшую келью, где стояла его кровать.
— Сюда. — Он крепко держал ее. Помещение было куда более роскошным, чем ожидала Лиат. Брат Роберт, служивший здесь до Хью, спал обычно на раскладной кровати прямо в нефе. А в этой комнате находились резной стол, стул и деревянный сундук, инкрустированный яркими камнями и эмалью. На столе лежали свиток, три гусиных пера и открытая бутыль чернил. Толстый настил покрывал пол — дорогой ковер с вытканной на нем восьмиконечной звездой. Лиат решила, что лучше не говорить Хью о том, что она знала эту символику аретузийской работы. Покрывало и теплое одеяло на кровати были откинуты.
— Здесь ты будешь спать, — сказал он.
