Какая речь! Какой нелепый, надутый, косный идиотизм. Он мог смеяться над ним теперь, но двадцать лет назад в этом не было ничего смешного.
— Мы — вонарцы, Высокочтимые, племянник, и мы во всем придерживаемся вонарских правил. И здесь, в Бевиаретте, мы не отклоняемся от них ни на йоту. Если ты хочешь стать своим в нашем доме — если ты вообще хочешь остаться здесь — ты примешь наши правила и будешь соблюдать их. Тебе, с твоей злополучной внешностью, придется приложить особые усилия, чтобы преодолеть природные недостатки. Готов ли ты к этому? Если нет, готов ли ты сам пробивать себе путь в этом мире?
Конечно, это была пустая угроза. Древний вонарский кодекс чести, которому так предан был Ниен во Чаумелль, непререкаемо обязывал дядю принять на себя полную родительскую ответственность за осиротевшего племянника — обеспечить ему кров, пропитание, одежду и образование как собственному сыну. Однако десятилетний Ренилл ничего об этом не знал, и перспектива голодать и нищенствовать на пыльных улицах привела его в ужас.
— Я постараюсь, дядя. — Он до сих пор помнил, как трудно эти слова сходили с его языка.
— Очень хорошо. Тебе разрешено остаться с испытательным сроком. По прошествии трех месяцев мы вынесем решение в зависимости от твоего поведения.
Несносный болван. Но тогда угроза казалась очень реальной, и долгое время он честно старался загладить порок своей неудачной внешности. Он очень старался соблюдать дух и букву вонарских понятий о пристойности, но навязчивое дружелюбие авескийских слуг и сверстников, выделявших его именно за неподобающую вонарцу внешность, преследовало его на каждом шагу. Ему никогда не удавалось добиться одобрения дяди, а когда тот снова вступил в брак, взяв в жены сладко улыбающуюся Тиффтиф в'Эрист, стало еще хуже, потому что за сладкой улыбочкой Тиффтиф скрывалась такая же, если не большая, ограниченность, как и у его дяди. Присутствие в доме подростка-племянника, отягощенного авескийской внешностью, строптивостью и интересом к туземным обычаям, было для нее почти невыносимо.
Она не замедлила проявить свою неприязнь. Все с той же сладкой улыбочкой. Шлепки, публичные выговоры, ограничение свободы — все для его же блага. Устное перечисление его многочисленных грехов — ради исправления его характера. Голод, сидение взаперти без воды — чтобы сделать из него хорошего мальчика. Дядя Ниен неизменно поддерживал все ее решения.
Это время было бы совершенно невыносимым, если бы не доброта домашних слуг, которые стали его друзьями. И лучшим из друзей была Собхи — тогда тридцатилетняя вдовушка — дряхлая старуха по местным понятиям, несмотря на прямую осанку, гладкую золотистую кожу и черные волосы. От нее всегда пахло таврилом, мылом и цветами лурулеанни. У нее был большой нос, кривые зубы, испачканные синим пальцы. Она была великолепна. Она командовала домашней прислугой, и именно она научила его говорить на кандерулезском как на родном языке, ходить, сидеть, стоять и держаться по-авескийски, есть йиштрой — местным кривым ножом, понимать полет огнежалов и завязывать зуфур на две дюжины различных ладов, читать знаки касты и вообще — становиться, хотя бы, на время, чем-то иным, нежели обузой и чужаком в доме собственного дяди.
Ему было лет двенадцать, когда Собхи снова вышла замуж. Год спустя она умерла в родах, и он бы, наверно, обезумел от горя, если бы не последнее, может быть, величайшее из ее благодеяний. Она успела познакомить Ренилла со своим седым родичем, умури Зилуром.
Умури — авескийский духовный наставник — ввел Юного ученика в аллегорический Дворец Духа, воображаемые, но точно нанесенные на мысленную карту залы, галереи и тайные ходы которого составляли величайшее здание человеческого разума, его мирские и духовные пути. Умури знал великое множество залов, и связь между ними, и то, что их разделяло, и влияние друг на друга различных уровней. Ни один смертный не способен постигнуть все величие этого здания, но Зилур, может быть, прошел по нему дальше, чем другие. Достигнув таких высот, мудрец не желал для себя ничего, кроме возможности разделить свое знание с другими, а молодой Ренилл оказался старательным учеником. Ко времени смерти Собхи, Зилур уже ввел его в первое преддверие, а в Первом Преддверии, как знает любой образованный авескиец, хранится Бальзам Духа.
Зилур помог ему тогда. Может быть, поможет и теперь. Но прежде, чем отправиться разыскивать мудреца, предстояло пройти неизбежное испытание.
Поднявшись на береговой откос, Ренилл увидел над собой Бевиаретту — дорогостоящую архитектурную диковинку. Дом плантаторов Бевиаретты копировал древнее жилище вонарских королей в Ширине, в честь которого и был назван. Но мощные каменные колонны, пышные украшения и тяжеловесное величие оригинала, возвышающегося среди ухоженного парка Ширина, казались смешными, будучи повторены в миниатюре из дерева на сожженной солнцем вершине авескийского холма. Ренилл и мальчиком не любил этот дом, но только побывав в Ширине, понял, почему.
Тропа, поднимающаяся на холм, была вымощена привозным камнем и обсажена чахлым привозным же кустарником, который не желал приниматься на здешней почве. Ренилл подошел к парадной двери и постучал. Мальчик-слуга впустил его в переднюю, подхватил саквояж и, непрестанно кланяясь, провел в гостиную, где на золоченых, обитых парчой креслах и кушетках расположились Высокочтимые. Живописная группа собралась у боковой стены, где стояли серебряные ведерки со льдом, из которых виднелись изящные горлышки бутылок белого вина, кувшины с охлажденным кофе и ликерами. Тут же стояли вазы вонарских фруктов, блюда с ореховыми бисквитами, засахаренными орехами и кремовыми птифурами — легкая закуска, какую можно увидеть на столе богатого ширинца.
По всей видимости, маленькая домашняя вечеринка. Ренилл узнал нескольких гостей с соседних плантаций, находившихся меньше чем в дне пути от Бевиаретты. Всё представительные вонарские плантаторы: мужчины в полотняных костюмах, женщины затянуты в туго зашнурованные на талиях платья с пышными юбками, весьма неудобные на авескийской жаре. Все Высокочтимые дамы страдали обмороками, несварением желудка, тепловыми ударами и учащенным сердцебиением. И не удивительно.
Почему, в тысячный раз задумался Ренилл, они так старательно притворяются, что находятся в Вонаре?
Ниен во Чаумелль стоял посреди комнаты вместе с женой. Оба сразу увидели Ренилла, и на лицах застыло одинаковое выражение встречи с неприятной неожиданностью, Тиффтиф опомнилась первой и мгновенно сложила губки в приятную улыбку. Блестя зубками и глазками, протянув вперед пухлые ладошки, она бросилась ему навстречу, обняла племянника мужа обеими руками и влепила ему в обе щеки очередь торопливых поцелуев.
