— Я не вещь. Придет время… — легенду тоже следует соблюдать! — Возьму в руки кривой клинок.
Даст Господь, доведется взглянуть в лицо племяннику–одногодку. Припомнить все… И вырванный язык матери, и истекших кровью братьев. Он меч не кровавил, приказы отдавал. Наверняка только пыжится хорошо, а дерется плохо.
От предвкушения мести лицо стало мечтательным… Настолько, что камбрийка сменила гнев на милость.
— Так ты еще ребенок! Ну, если так, ждать тебе недолго. Вон какая вытянулась! Кривой клинок, наверное, хорошо. У хранительницы тоже… — камбрийка аж глаза закатила, а слова для сабли в своей латыни не нашла. Вставила непонятное: «шашка». — Жаль, Лорн дорого просит за такое чудо: мне и за жизнь не скопить. Мастера попроще делают только прямые! Да и научиться владеть таким не у кого…
Пригорюнилась. И сразу — вспыхнула:
— Слушай, попроси отца! Пусть разрешит с нами клинками поиграть, с городской — ну их, сложные слова — стражей. Честью поклянемся — не обидим и защитим, как сестру… Ты научишься с прямым мечом скакать, нам покажешь, как изогнутым рубиться. А? Ну, соглашайся!
Анастасия сама не поняла, как согласилась. Потом вернулся Баян — довольный. Сказал, что все дела уладил, можно спускаться на берег: в городе найдется удобное жилище.
— Порядки тут странные, — сказал, — но мне нравится. Я заплатил и мне дали вот что…
На свет показалась стопка деревянных кружков. На каждом — рисунок. Корабль и монета.
— У кого есть это, имеет право на кров и стол в любом заведении, на вывеске которого такой же рисунок. Таких немало, и есть довольно приличные… Устроимся, разузнаем, как увидеть правительницу. Объявляться не будем. Сначала издали посмотрим…
— Почему? — спросила Анастасия.
— А если это самозванка?
— Кем нужно быть самозванке, чтобы построить это?
Рука обвела порт, и стены с башнями, на которых перестали крутиться крылья, и все крыши Города — зеленого камня и выцветшего тростника.
— Языческой богиней? — предположил Баян.
Ответом стало надменное фырканье наряженной в степной наряд римлянки.
В трактире началось обычное: обед в комнату, все входят–выходят, переговариваются по–своему, только Баян изредка что–нибудь наспех перескажет. В путешествии у него дел не было, так сколько интересного рассказывал! А тут — скука. В трех шагах от свободы… Шаг к двери — окрик на плохом греческом:
— Нехорошо.
Анастасия остановилась. Да, это — ее охрана. Только как ее охраняют? Как во дворце, или как в темнице?
— Нехорошо, — отрезала так решительно, как сумела, — но надо.
Сделала шаг вперед — и ничего. Только ворчание за спиной. Рука легла на ручку двери. А на нее — чужая рука, сильней.
— Подождать Баян.
Как в тюрьме или как во дворце? В гинекее тоже не все разрешали. Требовали спросить маму. Только… Теперь Анастасии не двенадцать лет! Вырваться? Просто. Здесь считают себя римлянами. Достаточно заголосить на латыни, что тебя, свободную римлянку, похитили. Дальше аварам будет очень плохо. Особенно когда Анастасия сумеет доказать, что действительно является римской гражданкой… и не простой!
Но Баян — действительно хороший. Или притворяется? Под сердцем нехорошо заныло.
— Хорошо. Подождем.
Ожидание. Наконец — уверенные шаги. Вот он остановился, увидел настороженные лица.
— Что случилось?
Спрашивает по–гречески. Значит, главный ответ — за ней.
— Я хочу спуститься вниз к вечерней трапезе.
— Зачем?
Вот это она придумала!
— Не в аварском обычае прятать дочерей. Получится подозрительно.
— Но ты же боишься большого количества людей. Их будет много.
Анастасия прокляла собственный язык! Да, за время путешествия аварин многое рассказал, но и узнал, оказывается, немало!
— Я не могу прятаться всегда. Надо привыкать… И мне будет проще, если на меня не будут обращать излишнего внимания.
— Будут.
— Почему?
Аварин вздохнул.
— Ты красивая. Вот почему, когда мы уплывали — лучшие женихи лучших родов обещали ждать решения твоей старшей сестры…
— Есть долг. Иначе гречанки бы в степь редко выходили.
Четыре года назад она бы сказала «никогда». Но многое переменилось. А Баян — не шутит! Неужели, правда — красивая? Кровосмесительное чудовище?
— Есть долг. И есть радость, что долг может связать с красивой и умной девушкой, а не с тупой уродиной… Здесь тебя сочтут дочерью купца, трактир купеческий. Не передумала выходить?
Помотала головой в стороны. Баян снова улыбается:
— Помнишь, у болгар это «да»?
— Помню. Не передумала… Ох, дай мне сил, Господи!
Сил хватило. Ступни сами вспомнили правильную походку… сколько учили: «у базилиссы нет ног!» Теперь же, как плавно ни шагай, всяк увидит мягкие сапожки. Но — дошла до места, села рядом с поддельным отцом, который и выбрал заказ:
— Местная кухня! Но такая, чтобы грек переварил.
Анастасия смотрела в стол. Чтобы стало страшно — ушей достаточно. Пиршественная зала гудит, мелькают обрывки разговоров. Вот кто–то возмущается:
— Представьте, добрые люди, только с барки схожу — суют какой–то лоскут и предлагают заплатить! Я, конечно, кожу им обратно, в морду. Кто знал, что это знак… Подергался по городу, возвращаюсь — а в порту говорят: для вас уже особая цена. Вдвое выше прежней. Хранительница де велит грубость терпеть, но цену набавлять… Хамы! Неужели в городе нет заведения, в котором кормили бы просто за деньги? Без всяких глупостей.
Значит, Баян предусмотрителен, а страна — действительно необычна. Деньги и в империи значат многое, спорят со спасением души, а уж в землях варваров… Расслышать бы ответ! Когда голос не налит праведным гневом на людей иного обычая, в трактирном гаме его не вдруг различишь.
