— Борята? — удивился пленник. Вновь поморщился от боли — губы разбиты, говорить трудно. Пересохшее горло дерёт.
— Эк мы тебя! — расплылся тот. — Думал, сможешь обдурить? Как бы не так!
— Ты о чём?
— Да обо всём! — гаркнул дружинник, развернулся и ушёл.
Ночная тьма уже отступила, отряд Полата готовился продолжить путь. Воины неспешно седлали лошадей, тушили костры, перешучивались.
Розмич смотрел на недавних спутников люто. Безуспешно выискивал взглядом Полата. Гадал, какие слова белозёрский владыка скажет на этот раз? Снова заговорит о постоянной справедливости или что позаковыристей, полживее выдумает?
Туманная дымка постепенно истончилась, мир стал чётче и ярче. Зато появилась тошнота, голова по-прежнему норовила рассыпаться на тысячу черепков.
Вдруг взгляд зацепился за худосочную фигуру в замысловатых длинных одеждах. Кульдей. Идёт как ни в чём не бывало, даже насвистывает.
Розмич зарычал, дёрнулся, но путы не позволили даже с места сдвинуться.
— Предатель! — крикнул, а вернее, прохрипел алодьский дружинник.
Тот замер, огляделся. И уже спешил к пленнику.
— Предатель! — повторил Розмич, сверля кульдея незаплывшим глазом.
— На всё воля Господа! — пробормотал Ултен, опускаясь рядом на колени.
Розмич заметил в руках священника ковшик и чёрствую лепёшку, сглотнул голодную слюну.
— Всё одно, гад, не отмолишь ты грехи свои! Не скотт, а скотина ты самая настоящая! — выпалил дружинник зло.
Ултен горестно вздохнул. Некоторое время молчал, словно подбирая слова.
— Не держи на меня зла. Ты служил по правде Орвару Одду, а я — своей королеве. И ничего в том не изменить, — миролюбиво заметил он, приблизив ко рту пленника ковш.
— Риона жена Олега, — мотнул Розмич головой.
— Ольвор, — поправил скотт. — Её настоящее имя — Ольвор.
Кульдей горестно поджал губы. Выглядел таким несчастным, будто не Розмич, а он сам накрепко связан и обречён.
— Ольвор не заслужила таких страданий. В целом мире нет ни одной, столь же благочестивой…
— Да каких страданий?! Она княгиня! Купается в роскоши, одевается в шелка, в золото! Ест от пуза!
— Вы, глупые язычники, только о животе и думаете… — вздохнул кульдей. — Она дочь великого короля королей, но вынуждена жить здесь, в ваших Богом забытых лесах и болота́х, среди поголовного варварства. С мужем-лжецом, надругавшимся над её верой. Думаешь, легко было королевне согласиться на брак с язычником и остаться на самом краю мира?
— Это был её выбор? — спросил словен злобно.
Ултен отвёл взгляд.
— Она верила. Надеялась, что сможет всё исправить. Наставить Одда на путь Истины. Господь всегда был милостив к ней…
Пока Ултен бубнил, вздыхал и рассуждал, Розмич пробовал верёвки на крепость, то напрягая, то расслабляя мышцы. Казалось, погружённый в историю священник не замечает этого.
— Был, был… да сплыл! — усмехнулся дружинник. Разбитая губа вновь закровоточила.
Недавняя скорбь и благочестие вмиг исчезли с лица кульдея. В голосе появился яд.
— Нет, — прошептал он. — Господь милостив! У госпожи Ольвор есть защитники!
— Эт ты, что ли?
Розмич почти справился с треклятыми узлами и ждал только удобного случая свернуть шею гнусному предателю, а может, просто придушить той же верёвкой. Ноги оставались связанными, но с Ултеном готов справиться и голыми руками, а то и глотку перегрызть.
— Моя госпожа достойна лучшей доли, и я сделаю всё, чтобы она была счастлива!
Дружинник больше не скрывал веселья, издевался вовсю:
— Ради блажи какой-то бабы ты готов пойти наперекор своей вере и утопить руки в крови? Может, заодно и задницу ей полижешь, а? Вдруг от этого ещё счастливее станет?
Ултен отбросил и ковшик с водой, и лепёшку. Ладони сжались в кулаки, лицо стало мертвенно-бледным, но не от страха — от ярости.
— Это вы, язычники, разорители величайшей культуры, коя когда-либо была на этой грешной земле! Это ваш Орвар Одд сжёг монастырь со всеми моими братьями в отмщение за смерть только одного своего друга. Но милосердный Господь отвёл от меня смерть в те злосчастные дни и вдохновил на подвиг во имя веры…
— Ах! Ну, так бы и сказал! А то госпожа, госпожа! Нашёл кем прикрываться! Бабой! — расхохотался словен. — Так чем же ты, Ултен, отличаешься от нас, нехристей? Может, то было испытание, ниспосланное тебе твоим распятым богом? Сколько лет прошло, а ты всё это время помнил, знал, готовился, наслаждался мгновениями собственной будущей мести обидчику! Ты обвиняешь князя Олега во лжи, а сам-то? Не честней ли было вызвать его на поединок, на дрынах али на кулаках… Он не отказал бы тебе в такой любезности. Но ты трус, монах! Ибо знал, что Олег убьёт тебя раньше, чем притронешься к ножу или дубине. И ты решил уничтожить дело его жизни?!
— Было бы слишком просто для Олега умереть от кинжала или яда. Таких, как он, надо оставлять в одиночестве, полном одиночестве. Но меня спас всемогущий Господь, а кто спасёт его? Этот одноглазый старик-пьяница, который даже не закусывает? Я бы даже умолял Полата на коленях пощадить самого Олега! Но пусть он знает, что если бы не его гордыня, то и сестра Едвинда, и брат Гудмунд, и зять Рюрик, и дети его — все они были бы живы! — одержимо выговаривал кульдей. — Жаль, что и ты, преданный по-собачьи своему господину, издохнешь, словно пёс, в этом лесу, на гнилой хвое, если только Полат не отдаст тебя вепсам на растерзание. Милое дело, когда язычники режут язычников. Тогда и торжествует истинная вера. Мир становится чище и от грешных людей, и от ложных богов, имя коим бесы.
— Это в тебе бесы, Ултен! — проговорил Розмич насмешливо. — Может, твой Христос и точно страдал, и умирал в муках, но ты упоён своими муками и, как те ромеи, что распяли твоего бога, делаешь мир злее, темнее.
— Это я-то упоён? — прошипел кульдей. — Я страдаю, Розмич! Каждый мой день проходит в страдании! Но я должен! Обязан! Господь велит убеждать словом, да с вами словом не получается. И никогда не получится, потому что дикари! А раз так, то щадить вас незачем! Хороший пастух убивает больную овцу, чтобы уберечь от болезни стадо. Плачет, но убивает! Я тот же пастух!
— Дурак ты, — злорадно протянул Розмич и кинулся на кульдея.
Тот не ожидал, отстраниться не успел. Железные пальцы алодьского дружинника сдавили горло, сознание скотта начало меркнуть. Ещё мгновенье — и всё, свернёт шею.
Но белозёрцы оказались слишком проворны — заметили, подскочили. На голову Розмича опустилось увесистое полено. Прежде чем снова провалиться в пустоту, услышал забористую брань, почувствовал, как кто-то отдирает пальцы от монашьего горла. Не успел…
