только что походя разрушил мой мир. Брига помнит мои слова. Жертвенный нож не знает жалости. Я побежал. Внутренний голос твердил мне, что так лучше; пусть все они будут мертвы, пусть их дух получит свободу. Это лучше, чем рабство! Но я все еще надеялся. Я хотел жить, и я хотел, чтобы они тоже жили.
Я побежал и бежал до тех пор, пока легкие не начало разрывать из-за нехватки воздуха. Я обнаружил, что стою, прислоняясь к сараю какого-то мелкого землевладельца, хватая ртом воздух. Котуат и Гобан Саор отстали. На них лежала забота о женщинах с детьми, которых надлежало доставить в поселок Рощи. Где моя семья лежит мертвой. Я сжал кулаки, воздел их к небу и закричал. Пепел лег на мое запрокинутое лицо. Густой запах древесного дыма висел в осеннем воздухе. Слишком сильный запах. Я замер, предоставив моему духу исследовать окружающее. А потом снова побежал.
Вершина холма поднялась над равниной. Она была все такой же, как и в древности, до того, как кельты пришли в Галлию. Священное сердце земли, место удивительной силы. Сейчас его венчало пламя. Даже отсюда я видел, что Роща горит.
Смирив боль в ногах и легких, я побежал так, как никогда не бегал раньше, не сводя глаз с далекого огня, пожирающего дубы. Ветер принес очередную порцию пепла и с ним до меня долетел шепот умирающих деревьев. Моих деревьев! Мелькнула мысль о магии дождя и ушла, не задержавшись. Поздно! Пылала вся вершина холма. Пока я буду собирать облака, нечего будет тушить. Я бежал.
Сколько боли может поглотить дух? Друиды думали об этом. Милосердная смерть позволяет забыть о самой нестерпимой боли. Я бежал, нащупывая нож, всегда висевший у меня на поясе. Тот самый нож, который наточил для меня Гобан Саор и который я предназначал Верцингеториксу.
Дорога раздваивалась. Одна поворачивала к нашему поселку, и я выбрал ее, чтобы умереть там, где оставалась моя семья. Я уже плохо осознавал себя, изрыгая попеременно то мольбы, то проклятия, взывая к Источнику, выкрикивая священные имена богов со всей силой любви и горя. А потом на меня налетела Брига. Она просто выскочила из ворот поселка и рухнула в мои объятия.
Иногда радость может ранить сильнее, чем горе, потому что в нее невозможно поверить. Плача и смеясь, мы бесцельно кружились, крепко обнимая друг друга. Ее пальцы гладили мое лицо, а я крепко прижимал ее к себе. Слов не было. Мы твердили только: «Ты, ты!» и плакали. Вокруг собирались люди: Лакуту, дети, Сулис, Керит, Граннус, Теймон, Диан Кет, — многие вскрикивали от удивления и радости. Я не видел Аберта.
— Где мастер жертв, Брига?
— Ах, Айнвар! Сегодня утром нам передали, что ты...
— Неважно! Ты же видишь: я жив!
— Вижу! Но когда я услышала вести, я решила, что все пропало, и пошла искать Аберта… как ты сказал. Он начал готовиться… мы начали готовиться. И тут страж закричал, что Роща горит. Римский патруль поджег Священную Рощу! Аберт тут же забыл обо всем и унесся туда, к холму, чтобы сражаться с римлянами и спасать деревья. Наставник Нарлос отправился вслед за ним, а мне пришлось держать Кормиака Ру, он тоже рвался туда. Мы ждали и надеялись, но...
— Но они так и не вернулись, — закончил я за нее. — Значит, их нет в живых.
— Да, — едва слышным шепотом произнесла Брига. — Римляне уехали; они даже не стали нападать на селение. Мы не знали, что делать. Мы просто ждали… Смотрели на погребальный костер на месте Рощи и ждали…
Мастер жертв принес в жертву себя, подумал я. Зачем? Мои тело и дух слились воедино, образуя сверхсознание. Я видел возносящиеся ввысь пылающие деревья, обращающиеся в величественные колонны небывалого храма, заполненного благодатью, очищенной огнем. Я узнал этот храм.
Брига спрятала голову у меня на груди. Мы стояли, тесно прижавшись, и на нас мягко падал пепел.
Колесо времени повернулось. Теперь мы были свободными людьми только в своих сердцах.
После падения Алезии Цезарь убил всех, кого посчитал непригодным для продажи в рабство. Город он отдал на разграбление своим солдатам. Эдуев и арвернов пока держали в заложниках. Цезарь намеревался купить за их жизни лояльность двух самых крупных племен. Он объезжал Галлию, по очереди требуя от королей подчинения Риму. Когда перед ним предстал Котуат, король карнутов, и вместо изъявления покорности плюнул ему под ноги, римлянин приказал обезглавить моего друга.
Естественно, последовал запрет на деятельность Ордена Мудрых. Мне с семьей пришлось уйти в леса. Но мы жили. Мы выжили, чтобы снова петь, хоть и приглушенными голосами, и растить и воспитывать наших детей. Мы так и не узнали о судьбе Майи. Никто и никогда не слышал ничего о Кроме Дарале и Бароке. Может, оно и к лучшему.
Прошло десять зим, прежде чем я узнал через тайную сеть друидов о судьбе Верцингеторикса. Я ничего не сказал Онуаве. Она была полностью поглощена своим вторым сыном… моим сыном. У Бриги было уже трое, и теперь женщины слегка соперничали друг с другом. У Лакуту родилась дочь с очаровательным ямочками на щеках, которую обожали Глас, Кормиак Ру и сын Верцингеторикса.
Верцингеторикс… Цезарь действительно увез его в Рим и несколько лет продержал в тюрьме, пытаясь голодом и пытками сломить его дух. Из этой затеи ничего не вышло. Тогда он провел Рикса в цепях по улицам Рима в так называемом «триумфе», а затем казнил.
Я встретил великих людей. Даже Цезарю следовало отдать должное в этой жизни. Но мы живем не для того, чтобы постепенно накапливать награды. Однажды Менуа объяснил мне, что жизнь сильного человека сменяется периодом беспомощности, а жизнь высокопоставленного вождя может обернуться позорной кончиной. В природе сохраняется баланс. В одном рождении мы командуем тысячами людей, в другом служим одному единственному хозяину. Но сама жизнь бессмертна.
Верцингеторикс больше не дышит нашим воздухом, и не ходит по нашей земле. Но я продолжаю говорить с ним так, словно он слышит меня. Я ощущаю его дух. Он словно сетью окутывает меня, куда бы я ни шел, что бы я ни делал. Верцингеторикс умер, и все же он жив, как никогда. Где-то в будущем он ожидает меня, и обещание этой встречи дает мне силы.
Я помню его слова, его улыбку, его жесты. Иногда уголком глаза я
