– Да много чего, – тем временем заговорил травник. – Вот там однажды король говорит тем двоим… ну, этим вот, приехали которые: «Спасибо, Розенкранц и Гильденстерн». А после королева повторяет вслед за ним: «Спасибо, Гильденстерн и Розенкранц». Они чего их путают? Не знают, кто есть кто?
– Ну, может, и не знают… – пожал плечами бард. – А в самом деле, ну откуда им их знать? За ними послали, они приехали, а королева с королём, быть может, и не видели их никогда… Нет, это мелочи, они большой роли не играют. А что ещё?
– Ну, всё равно, – продолжал упорствовать Жуга. – Не ясно, чего он хочет, этот принц и что собирается делать, если правда вскроется. И потом, непонятно – он только прикидывался чокнутым или на самом деле тронулся умом?
– Гм… – озадачился Вильям. – Неужели так уж непонятно?
– Я например не понял.
– Я тоже, – поддакнул ему Хансен. – Но сама идея мне нравится. Да и написано хорошо. Особенно то место, где он прыгает в могилу – аж мурашки по спине!
– А я так думаю, что это чересчур, – объявил Яльмар. – По мне так вовсе незачем в могилу прыгать. Да и принц у тебя слюнтяй какой-то получился – ходит, ходит, болтает невесть что: «Прошу прощенья…», «Извините, я вас перебью…». Это в Дании-то! Ха! Хорошо, хоть под конец за шпагу взялся, да и то не с того конца.
– Ну, это, Яльмар, ты того, – вслух усомнился травник, – загнул. Какой же он слюнтяй? Они же при дворе, так что ж им, топором перед королём махать?
– А почему бы нет? Видел бы ты его, когда он прыгнул ко мне на кнорр – растрёпанный, с мечом, дикий как кладбищенская крыса… Вот это принц, вот это я понимаю, сын коннунга! А это – так, слюнтяй.
– Не слюнтяй.
– А я говорю: слюнтяй!
– Нет, не слюнтяй! Так и скажи, что ты просто ничего не понял.
– Сам дурак!
– Перестаньте ссориться, – примирительно сказал Хансен. – Любые размышленья к месту. Он же мечется, а если чего и боится, то только – покарать невиновного. Я бы тоже размышлял, приключись со мной такое. Только, Вильям, мысли у него какие-то пустые, словоблудие одно. Он всё думает – убивать или не убивать, а сам уже давно решил убить. Ему бы о большом подумать, о вечном, чтобы этакое что-нибудь…
Тил промолчал. Вильям неловко кашлянул в кулак, чтоб скрыть смущение, свернул пергамент в трубку и засунул в сумку. Яльмар зевнул, встал и направился на корму проверить, как там Гальберт – после инцидента с банкой Гудвина он уже не доверял никому. Хельг подхватил овчину и тоже перебрался поближе к мачте, где лёг и вскоре захрапел. Бранд некоторое время сидел рядом, потом ушёл на нос, где Магнус, сжав в руках багор, высматривал льдины.
– Что, неужели так плохо? – спросил Вильям у оставшихся троих.
– Не бери в голову, – отмахнулся Жуга. – Ну что мы понимаем в этот твоём театре? Сам разбирайся, не смотри на других. Главное – пиши побольше, у тебя хорошо получается. А что забудешь, так потом наверстаешь. А если править без конца, так никогда не закончишь.
– Да, да… Ты прав, ты прав… – проговорил Вильям, кивая головой. – Это звучит разумно. Пожалуй, я так и сделаю.
Он перебрался на своё излюбленное место – ближе к мачте, оседлал скамейку, вытащил свинцовый карандаш и исписанные вдоль и поперёк листы черновиков и с головой ушёл в работу, изредка прерываясь чтоб согреть за пазухой озябшие ладони. Жуге вдруг вспомнилось, что перед тем, как зачитать своё творение, бард почти неделю трудился, урывая час-другой от отдыха и сна. Писательской энергии Вильяма можно было позавидовать, тем более, что дни, когда кнорр не качало, можно было сосчитать по пальцам на одной руке.
Вторую неделю кнорр пробирался на запад. Дни тянулись, заполненные утомительной греблей и борьбой со льдом и ветром. Шторма, по счастью, судно миновали, только раз их настиг небольшой шквал. Волны были такие, что порой захлёстывали маленький корабль целиком. Жуга до сих пор содрогался при воспоминании о том, как викинги до самого рассвета вычерпывали из трюма воду кожаным ведром. Остаток дня и следующую ночь мореходы провели на безымянном островке в архипелаге на Фарерах, куда причалили, едва не расколотив кнорр о прибрежные камни. При этом стало ясно, за что Бранд получил своё прозвище – если бы не его ловкость в обращении с канатами и фалами оснастки, вряд ли им удалось бы уцелеть. «Ох, Бранд, – одобрительно кивнул тогда Яльмар. – Верёвка ты и есть верёвка. Такелажник божьей милостью. Что б мы без тебя делали?»
Задержавшись только для того, чтобы запастись пресной водой, кнорр миновал Фарерские острова и теперь помаленьку приближался к своей цели. Чем дальше на север они продвигались, тем холодней становилось вокруг. Жуга и представить не мог, что может быть одновременно так холодно и сыро, как сейчас. Ломило руки и ноги и вдобавок отчего-то всё время болела голова. Он сам, а иногда Гертруда или Рэйо постоянно вызывали ветер, не всегда попутный, но позволявший часто ставить парус. Если бы не это, их путешествие наверно растянулось бы на больший срок, чем две недели. Но в особо морозные дни, когда воздух становился так холоден, что каждый вдох отзывался мерзкой и колючей болью в горле, Яльмар гневно топал ногой и приказывал садиться всем за вёсла и грести, только чтобы мореходов не сковал холодный сон. За греблей все немного согревались, веселели, кипятили травяной отвар и плыли дальше. Хорошая еда закончилась, пришлось опять довольствоваться твёрдым хлебом и треской. Под это дело сошла и пресловутая тархоня, которую нетерпеливые норвеги зачастую уплетали недоваренной. Особенно при том усердствовал Винцент. Никто не жаловался, но и говорить особо никому не хотелось. Что удивительно – никто не простудился, лишь у Магнуса слегка раздуло нос, да у Тима Норела прорвался свищ на шее.
– Левиафаны, кракены… – ехидно говорил Жуга, свирепо кутаясь в овчинный мех. – А, Хансен? По мне одна лишь качка в десять раз страшнее, а уж про холода ты мне вообще ничего не говорил.
– Мог бы сам догадаться! – огрызнулся тот отрывисто и очень не похоже на себя.
Кай или, как теперь называл его травник – Хансен, сильно изменился после Стронсея. Он сделался непредсказуемым, был раздражительным со всеми, но зато, по крайней мере, больше не молчал. С Жугой и с Вильямом он говорил теперь охотно, и только с эльфом разговор у него никак не клеился, как будто Хансен знал или догадывался про чёрного лиса. С подачи травника новое имя быстро «приклеилось» к нему, тем паче, что на Хансена он откликался, а на Кая – нет. Они даже продолжили свою учёбу, хоть и не так энергично, как раньше. Он всё-таки был замкнут, этот Кай, держался так, как будто бы боялся потерять контроль, и здесь Жуга его понимал. Тил же наоборот косился на него с подозрением, явно не желая забывать, что тот играет на стороне врага.
