По чистой случайности, а может, и потому, что, послушавшись совета Хриса, он держался вдалеке от борта, его не зарубили в первые же мгновения битвы, и, право же, юноша был почти огорчен этим. «Лучше быть убитым, чем видеть этот ужас», — думал Эврих, и все же что-то мешало ему броситься под зловещие сверкающие клинки «стервятников», и он пятился и пятился к носу корабля, отрешенно замечая, что живая стена аррантов, отделившая его по воле судьбы, от убийц, становится все тоньше и тоньше…
Сначала он искал глазами Хриса: почему-то ему казалось, что стоит Страннику захотеть — и весь этот кошмар немедленно прекратится. Это было глупо, но вера в этого удивительного человека оказалась столь сильна, что вопреки здравому смыслу Эврих ждал от него чуда. Проникновенных слов, каких-то особых знаков, жестов, быть может, даже волшебных заклинаний, которые напомнят этим озверевшим существам, что они люди. Люди, созданные Всеблагим Отцом, чтобы любить друг друга, сеять хлеб, ваять статуи, растить детей, но не убивать, не резать ближних своих ради каких-то побрякушек и мнимых привилегий. Однако Хрис повел себя так же, как в том злосчастном переулке около рыночной площади, — выхватил меч и принялся убивать тех, кого призван был лечить. Он оказался ничем не лучше других, хотя и пришел вместе с Эврихом из Верхнего, Светлого мира, и это, пожалуй, поразило юношу не меньше, чем хлещущая из ран окружавших его людей кровь и судороги умирающих…
«Рыба» наконец перестала нырять под палубу, и часть «стервятников» бросилась в трюм и кормовую надстройку. Подобно муравьям, они тащили на свой корабль мешки, корзины, какие-то тюки и свертки, в то время как товарищи их добивали команду «Девы». Да, в них определенно было что-то и от муравьев, и от хорьков, и от волков, но куда-то вдруг подевалось все человеческое. Или никогда и не было, и красивый миф о человеке сострадательном не имел никакого отношения к людям Нижнего мира? Но почему, откуда такое различие? Ведь внешне и внутренне они совершенно одинаковы! Взять, к примеру, Хатиаль — она не, только такая же, она лучше многих живущих в Верхнем мире…
И в этот момент Эврих увидел Хатиаль.
Коренастый «стервятник» выволок ее за волосы из кормовой надстройки, но девушка, не пройдя и двух шагов, споткнулась о мертвое тело и рухнула на палубу. «Стервятник» попытался поставить ее на ноги, и тут только, в сером свете, льющемся с грозного, предштормового неба, заметил, сколь незавидная добыча ему досталась. В сумраке каюты он не обратил внимания на врожденную кособокость девушки, но, когда она стала неловко подниматься, это бросилось ему в глаза и решило ее судьбу. Чернокожий пнул свою жертву босой ногой, она опрокинулась на бок, и «стервятник», досадливо морщась, рубанул кривым мечом по высокой шее, которую так любил целовать Эврих.
Мир залили потоки крови. Розово-красной была искореженная палуба и паруса, фигуры озверевших бойцов и палубные надстройки. Море вздымало за красным бортом кровавые волны, и багровые набухшие тучи грозили окончательно залить землю кровью вскрывшего себе вены Бога. Ибо не мог Всеблагой Отец Созидатель, видя, что чинят его дети, не содрогнуться от страха, жалости и ненависти к сотворенным им чудовищам. Не мог не почувствовать, сколь ужасен и отвратителен он сам, если это — порождения его. И создание им Верхнего мира не могло служить ему утешением, ибо то, что в Светлом мире не лилась кровь, не оправдывало ни единой ее капли, пролитой в мире Нижнем…
Эвриху казалось, что обрывки мыслей о Боге и тонущих в крови мирах пришли к нему откуда-то извне, когда тяжелый, отточенный тесак уже вылетел из ножен, а из перехваченного спазмом горла вырвался хрип смертельно раненного зверя. Это были чужие, ненужные мысли, и он успел прогнать их прежде, чем лезвие его клинка, с усилием разрубая мускулы, мясо и кости, вонзилось под пластинчатый набор клювастой твари, принявшей попущением Всеблагого Отца человечий образ. Он вырвал палаш из оседающего тела и нанес удар следующей твари, увернулся от кривого меча и ударил еще и еще раз… Он торопился, он спешил наверстать упущенное, ибо слишком поздно понял, что за человечьей внешностью может скрываться совсем не человечья душа.
Ему представлялось, что он колол и рубил бесконечно долго и уничтожил великое множество отвратительной нелюди. Он чувствовал себя могучей рекой, которая, ломая плотины и преграды, сметая все на своем пути, неудержимо несется к морю. И море это было полно света, божественного света любви и сострадания, и море это было Богом, о котором так прекрасно умел рассказывать пастырь Непра. И море это приняло его, приветствовав ослепительной вспышкой, означавшей конец пути…
На самом деле все было несколько иначе, и до встречи с Отцом Созидателем Эвриху предстояло еще жить и жить. Но благодарить за это ему следовало не Хриса, научившего юношу кое-как держать в руках меч, а нижний рей передней мачты. Удерживавший его канат был перерублен чьим-то неловким ударом, и высвободившийся тяжелый брус швырнул Эвриха в открытый трюм, служивший некогда прибежищем Фроку и Вивилане.
Шторм бушевал двое суток, и за это время Нумии не раз казалось, что все кончено, «Рудиша» идет ко дну и спасения нет. В каморку под палубой несколько раз заглядывали «стервятники», посланные капитаном проследить, чтобы захваченные на «Деве» пленники не померли от жажды и голода, но озабочены они были не столько выполнением этого приказа, сколько тем, чтобы успеть получить перед смертью то, что могли им дать отчаявшиеся и потому готовые на все рабыни. Удовлетворив похоть, усталые, промокшие до нитки моряки возвращались на палубу стонущего под ударами волн и порывами ветра судна или шли отсыпаться в свой кубрик, а заметно отяжелевший от награбленных на «Деве» товаров «Рудиша» продолжал сражаться со штормом. Он то взлетал на гребни волн, то проваливался в разверзшиеся между ними бездны, и накрепко связанные пленники катались по собственной блевотине и испражнениям, молились и сыпали проклятиями, страстно желая одного — чтобы безумная эта пляска так или иначе прекратилась.
Нумия представляла, что ждет ее после окончания шторма, и потому молила Наама о смерти. Вместе с тремя светлокожими девушками она была захвачена в плен в самом начале боя. Оттеснив рабынь и служанок к корме, «стервятники» мигом обезоружили их и перетащили на «Рудишу» задолго до завершения схватки, исход которой был заведомо известен. Среди четырех брошенных в каморку мужчин Хриса не оказалось, и Нумия, испытав гордость за своего последнего избранника, погибшего, как положено воину, в неравном бою, поняла, что встреча с ним была последним подарком Наама и больше ей жить незачем. Она хотела умереть и молила Всевидящего и Всемогущего, чтобы тот потопил это проклятое судно, но Божественный Дракон, как обычно, не внял ее молитвам. Шторм мало-помалу стал стихать, и тогда Нумию вытащили на палубу, сорвали с нее лохмотья, окатили забортной водой и отвели в капитанскую каюту.
