Чет вынырнул, откинул мокрые пряди назад — и пальцы наткнулись на тонкий тяжелый Ключ, вплетенный в волосы. Он несколько секунд тупо смотрел на него, двигая ногами в холодной воде, затем поплыл к берегу, подтянулся, забрался на камень и, перекинувшись, взлетел.
Ему не нужна была сила Владыки — он был тем, кто он есть — воином, учителем, мужчиной. Ему нужно было убедиться, что с его Светланой все в порядке.
Но у самых Милокардер, встающих холодными пиками под звездным ночным небом, его остановил Зов Нории. И Чет, не смея сопротивляться, полетел обратно в Истаил.
Ангелина Рудлог в эту ночь не спала. Она стояла у окна, глядя на гаснущие огни Города, гладила пальцами тонкое кружево резьбы на ставнях, не чувствуя ничего, и слушала шелест ветра в кронах деревьев. Ей казалось, что и она сама — этот едва слышный шепот ночи, не имеющий ни опоры, ни цели, отголосок какой-то далекой и мощной стихии, ее последний выдох. Сколько ночей она провела у этого окна с тех пор, как ее вернули сюда? Пять? Десять? Каждая была вечностью. Темнота не давала ей сна, и она все ждала чего-то, что либо возродит ее, либо убьет окончательно. Внутри сил больше не было. Она послушно ела, после того, как Суреза со слезами умоляла ее не отказываться от пищи, пила, общалась с нани-шар, заглядывающими к ней ежедневно — девчонки хохотали, болтали, удивлялись ее новой внешности, читали ей по новым учебникам — плохо, медленно, но читали — просили ее снова начать уроки. Ани кивала, соглашаясь, и забывала про обещания. Он плавала, ходила в купальню, гуляла. Тело крепло, а дух все слабел, не оставляя сил бороться. Но ей было все равно.
В холле ее покоев грохотнула дверь, что-то пискнула Суреза — Ани с усилием повернула голову, слушая тяжелые шаги, видя, как поворачивается дверная ручка. Она знала, зачем он пришел, и была даже рада этому. Что угодно, только не та удушливая пустота, которой она стала.
— Не двигайся, — прорычал Владыка. Глаза его мерцали безумным багрянцем.
Она и не собиралась мешать ему. Отвернулась, затихла, слушая, как он подходит к ней. Покорно подняла руки, позволяя снять длинную сорочку. Ждала, пока он раздевался, чувствуя теплый ветерок на своей груди и животе и острые края резьбы под пальцами.
— С самого начала, — сказал он глухо, расплетая ее косы, — я все делал неправильно. Хотел, чтобы ты сама приняла решение, чтобы увидела, кто я, как я подхожу тебе. Но ведь я мог бы сделать и так, принцесса, — он прижался к ней сзади, повернул ее лицо к себе и поцеловал, требовательно, страстно, безжалостно. Ничего ласкового не было в этом поцелуе, но он словно поил ее живой водой — вдруг она почувствовала вкус вина на его губах, жар его тела сквозь занавес волос, ладонь, крепко прижимающую ее и не дающую двинуться. — И так, — пророкотал он, и от него потоком хлынула энергия, заставившая ее вспыхнуть — тело заныло, налилось жаркой истомой, и Ани задышала тяжело, не в силах справиться с силой потомка богини любви, изогнулась, чувствуя все его тело и желая быть ближе, еще ближе. Он оглаживал ее плечи, живот, грудь, и каждое прикосновение заставляло ее постанывать, кусая губы от сокрушительного вожделения.
— Или так, — произнес он жестко, ловя ее глухой стон губами и лаская пальцами ее соски — она уже шаталась от остроты ощущений, дрожала, чувствуя, что еще немного — и не выдержит, начнет умолять, кричать от невыносимости того, что он делает с ней. Ладонь его спускалась по животу, а она дышала пересохшими губами, ловила его пальцы, касающиеся ее рта. Нории резко развернул ее, прижал к себе, к крепкому, пахнущему злостью и желанием мужскому телу — не продохнуть.
— В глаза смотри, — рыкнул он, сверкнув горящими глазами — она как зачарованная смотрела и не отводила взгляд, пока мужчина опускал руку вниз, туда, где все ныло и просило ласки. — Смотри, принцесса. Чувствуй. Так мог бы я сделать. В первый же день.
Истекающая от него чувственность делала ее безумной, возвращала привычную и острую ярость, и она сама схватила его за плечи, встала на цыпочки, потянулась к нему, ощущая, как темнеет в глазах от сладостной силы, с которой он прикасается к ней, как тело застывает, напрягается, слыша, как почти хрипит он ей в губы в исступлении, доводя ее до края. Закричала, откидывая голову и изгибаясь в его руках — мир полыхнул алым и белым, невыносимым, горько-сладким. И она обмякла, тяжело дыша, уткнувшись лицом в его грудь. Он подрагивал, выдыхал со свистом, сильный, огромный, возбужденный до предела.
— Понимаешь? — прерывисто и тоскливо прошептал он ей в макушку. — Понимаешь, Ани-эна?
— Понимаю, — тихо сказала она через несколько длительных мгновений. Очень тихо.
Он отнес ее на кровать, лег рядом сам, прижал к себе.
— Завтра Четери отнесет тебя в Рудлог, — произнес он глухо. — Завтра воскресенье. Заканчивается оговоренный нами месяц. Я проиграл. Я сдержу свое слово, женщина.
— Ты не попросишь меня остаться? — проговорила Ангелина хрипло, взглянула ему в глаза. Горечь ядом выжигала легкие, и дышать было трудно, почти невозможно.
— А ты останешься? — спросил Нории. И улыбнулся потерянно.
— Нет, — ответила она, прижимаясь к нему крепче.
Он поцеловал ее в лоб, погладил по длинным волосам.
— Спи, моя принцесса. Завтра ты уже будешь дома.
С утра заплаканная Суреза принесла ей завтрак, и Ангелина обняла ее крепко, шепотом попросила прощения — но служанка лишь всхлипнула и ушла. Хмурый Чет ждал ее во внутреннем дворе. Окинул ее взглядом, отвернулся.
— Четери отнесет тебя в Теранови, — пророкотал Нории, — Энтери говорит, там есть телепорт, ты сможешь пройти домой.
— Смогу, — сказала она, неверяще глядя на него. Мимо них слуги носили мешки с подарками, к Чету подошел Энтери, передал ему какое-то письмо. В окна выглядывали обитатели дворца, опускали глаза, встречая ее взгляд. — Почему ты сам не отнесешь меня, Нории?
— Не испытывай меня, принцесса, — Нории глянул на нее, и сразу вспомнилась и вчерашняя ночь, и утреннее пробуждение в одиночестве. — Я силен, но не настолько, чтобы не захотеть вернуться с половины пути вместе с тобой.
— Попроси меня, — сказала она резко.
«Попроси меня вернуться, Нории».
Он улыбнулся, покачал головой.
— Я буду ждать тебя до последнего дня зимы, Ани. Позже не возвращайся, я не приму тебя.
— Попроси! — повторила она настойчиво.
Владыка наклонился, коснулся ее губ поцелуем — со вкусом цветущих мандариновых деревьев и теплой южной ночи.
— Не обрезай волосы, прошу, — произнес он. — Это должен сделать муж.
Четери, уже обернувшийся, нетерпеливо переступал по плитке двора, ожидая, пока все погрузят. Покосился на взобравшуюся на него женщину, заклекотал что-то недовольно, взмахнул крыльями и поднялся в воздух.
