— Сере…
— Корлат?
— Женщина, — сказала тисте анди невнятно, но слышно, — этот человек…
— Да? Он — Тайшренн, Корлат. Часть меня — Ночная Стужа, она знала его давным-давно. Я собиралась призна…
— …поблагодари его.
— Что?
— За… то… что… спас… тебе… жизнь. Поблагодари его, женщина… — Корлат всё ещё смотрела в глаза Тайшренну. Темно-серые, как у Скворца. — Каллор — он застал нас всех врасплох…
Высший маг вздрогнул и медленно кивнул.
— Мне жаль, Корлат. Я должен был предвидеть…
— Да. Я тоже. И Бруд.
Она чувствовала, как под ней по земле стучат лошадиные копыта, вибрация шла вверх и замирала в костях.
Погребальный бой. Барабаны, звук потери. Лошади выбивают его… не зная причины, они всё же идут. Ближе. Бездумные, но подстёгиваемые спешкой непостижимых хозяев.
Однако смерть уже проехала по этому холму.
Не зная причины.
Любовь моя.
Теперь он твой, Худ… улыбаешься ли ты?
Моя любовь… теперь твоя…
Отважный и великолепный во всей красе, скакун Итковиана двигался, пошатываясь. Остряк разбудил Кованого щита за два колокола да рассвета с несвойственной краткостью:
— Что-то пошло не так, — прорычал он. — Мы должны ехать в Коралл, друг.
«Серые мечи» не останавливались на ночёвку — Итковиан следил за ними так долго, как мог, пока ночной мрак не скрыл их от его глаз. Кованый Щит решил скакать на помощь Скворцу. Он был равнодушен к своему решению и тому, что означал их отъезд, тем не менее, уныние наполнило его сердце — и сон, который со временем к нему пришёл, был тревожным. Когда Остряк резко разбудил его, Итковиан попытался отгородиться от источника беспокойства, но это ему не удавалось.
Седлая коня, Итковиан почти не обращал внимания на Остряка и его Легион — и только забравшись в седло и взяв поводья, он заметил, что ожидавший его даруджиец и его последователи были пешими.
Итковиан неодобрительно посмотрел на Остряка.
— Смертный меч, каковы ваши намерения?
Тот скривился и сказал:
— Для этого путешествия необходима скорость. Для этого путешествия, — повторил он, бросая взгляд на яростно хмурящуюся Скаллу Менакис, — Трейк рискует средоточием своей силы.
— Не мой бог! — огрызнулась Скалла.
Остряк печально улыбнулся ей.
— К сожалению, не твой. Ты должна будешь просто ехать верхом с Итковианом. Мы не станем вас ждать, но, возможно, вы сможете идти с нами вровень… хоть какое-то время.
Итковиан ничего из сказанного не понял.
— Сударь, — сказал он Остряку, — вы отправитесь с помощью Пути?
— Нет. Точнее, не совсем. Возможно. Откуда мне знать? Я просто знаю, откуда-то знаю, что мой Легион способен… ну, на нечто другое. Нечто… быстрое.
Итковиан окинул женщину взглядом и пожал плечами.
— Скалла Менакис и я благословлены великолепными конями. Мы попытаемся не отставать.
— Хорошо.
— Смертный меч.
— Что, Итковиан?
— Сударь, что ждёт нас впереди и столь вас тревожит?
— Я не уверен, друг, но у меня будто кишки свело. Мне кажется, нас скоро предадут.
Итковиан долгое время ничего не отвечал, затем сказал:
— Сударь, если пересмотреть недавние события незатуманенным взором, то можно понять, что предательство уже свершилось.
Остряк просто пожал плечами, поворачиваясь к своим последователем.
— Держитесь близко, треклятые недоноски. Если в начале пути кто-то отстанет, там и останется.
Скалла подошла к Итковиану, ведя в поводу своего коня.
— Вы знаете, — спросил Итковиан, — что сейчас произойдёт?
— Наверное, ничего, — огрызнулась она, запрыгивая в седло. — Остряк, видать, головой ударился об…
Она не закончила предложение: Остряк и его Легион будто размылись, слились в неразборчивом мерцании тёмных полос в единую огромную фигуру, прижавшуюся к земле. Нечто ринулось вперёд, пружинисто, словно кошка, и исчезло в ночи.
— Храни нас Беру! — прошипела Скалла. — За ним! — крикнула она, вгоняя каблуки в бока лошади.
И они пустились в галоп.
Проезжая мимо лагеря Бруда, они заметили оживление, хотя до рассвета оставался ещё колокол, солдаты поспешно собирались.
Они увидели, не обменявшись ни словом, яркие огни колдовства в небе на юго-западе.
Иногда во тьме мелькало огромное существо, за которым они следовали, блёклое мерцание жёлтого с чёрными полосками; создание мчалось словно в невероятно высокой траве, будто под покровом листвы джунглей, увитое тенью, смертоносное благодаря своей скорости и беззвучности.
Затем небо начало светлеть и на юге показался горизонт, стволы деревьев и вьющийся между ними торговый тракт.
Полосатый зверь достиг холмов паркового леса и там скрылся из глаз.
Взмыленные, с пеной у рта, лошади неслись вперёд, тяжело и прерывисто стуча копытами. После такого испытания не оправится ни одно животное, и Итковиан знал это. Смерть ждала лишь окончания бешеной скачки.
Отважный и великолепный скакун, — Итковиан гадал, стоила ли жертва того.
Они проехали по дороге между рощами, тракт мягко поднимался к тому, что показалось Итковиану каким-то откосом.
Затем прямо перед ними возникли повозки. Несколько фигур повернулись, глядя на их приближение.
Если люди и видели полосатое создание, то ничем себя не выдали — все выглядели спокойными, никто не бил тревогу.
Итковиан и Скалла проехали мимо малазанского арьергарда.
Неподалеку затрещало колдовство.
Солдаты выстроились в шеренгу на гребне впереди, строй, обращённый к югу, но вот он рассыпался в беспорядочном движении. Итковиан ощутил напор тревоги — поток резкой боли, чувство неизмеримой потери.
Он пошатнулся в седле, но снова заставил себя сесть прямо. Необходимость поразила его сейчас, неожиданная и всеохватная.
Скалла кричала, повернула спотыкающуюся лошадь вправо, покинула дорогу, приближаясь к холму, где повисло в безветренном воздухе знамя малазанцев. Итковиан последовал за ней, но медленнее, держась сзади. Его душа утопала в ледяном ужасе.
Конь сбился с галопа, вытянул шею. Перешёл сперва на карьер, затем — на вихляющийся нетвёрдый шаг. Приостановился, медленно волоча копыта в двадцати шагах от подножья холма.
И умер.
Оцепенев, Итковиан вытащил сапог из стремени, перекинул больную ногу через тело животного и свалился на землю.
На холме справа он увидел Скаллу, та слезала со своей лошади — склон победил и её. Женщина принялась карабкаться вверх. Остряк и его войска прибыли. Вернувшись в человеческое обличье, они столпились на холме и, казалось, ничего не предпринимали.
