— Все надо записать, пока твои воспоминания еще свежи. Ведь часто нам только кажется, будто бы мы все прекрасно помним — или что нечто известное нам не забудется уже «никогда». Рапскаль, обещаю, я не задержу тебя надолго. Но те, кто придет за нами, будут вечно помнить о том, что ты совершил.
И теперь Элис ждала, а Рапскаль беспокойно ерзал и пытался привести в порядок мысли. Он переменился так сильно и в то же время так мало. Кожа его сделалась алой, с чешуей тонкой, словно у речной форели, а сам он, кажется, подрос. Он стал стройнее, мускулистее, и его совершенно не заботило то, что лохмотья, оставшиеся от одежды, едва прикрывают его наготу.
Рапскаль поднял голову, наблюдая за полетом Хеби. Драконица охотилась над холмами и скалами за рекой. Элис с тоской проследила за его взглядом. Все было на месте, в точности таким же, какое она видела на гобеленах, украшавших стены Зала торговцев. Солнечные лучи золотили камни план-башни и играли на куполах величественных зданий. Как ей хотелось попасть туда: пройтись по широким улицам, подняться по ступеням и увидеть те удивительные вещи, которые Старшие оставили им. Лефтрин уже дюжину раз объяснял ей, что течение у другого берега слишком сильное и быстрое. Здесь «Смоляной» пристал без затруднений. Но там стремительная река слишком глубока, и баркас не к чему даже привязать. Они видели останки причала, некогда выходившего в реку, но время изъело камни, а вода разметала. «Смоляной» не доверял надежности постройки, а Лефтрин не мог не принять во внимание тревогу судна. Он пообещал Элис, что как только будут восстановлены древние пристани Кельсингры, корабль сможет там надежно причалить. Но пока что она была обречена с тоской взирать на Кельсингру Старших с другого берега.
— Ну, по-моему, я уже все тебе рассказал.
Рапскаль снова вскочил с места. Теперь он смотрел на подножье холма, где прогуливались остальные хранители и исследовали каменные руины города. Сотни фундаментов были рассеяны по этому берегу. Несколько строений остались стоять, предоставляя им укрытие на ночь. Лефтрин поднялся на холм, нашел уцелевшую пастушью хижину и объявил, что она полностью им подходит. Элис охотно согласилась с капитаном. Первый раз за все время пути они смогли по-настоящему уединиться. Вечером Лефтрин развел огонь в древнем очаге и обнаружил, что тяга в трубе, когда он убрал из нее старое птичье гнездо, сделалась просто отличной. Золотистый свет залил единственную комнату домика. Они постелили себе на полу, перед огнем, и завесили одеялом проем отсутствующей двери. И Элис впервые в жизни по-настоящему ощутила себя хозяйкой крохотного дома. На следующее утро она перенесла сюда с баркаса журнал и заметки. И теперь сидела на каменном крыльце домика, озирая свои владения. Отсюда открывался прекрасный вид на излучину реки и корабль Лефтрина. И вся панорама старинной Кельсингры, чтобы дразнить ее и искушать.
Элис усилием воли заставила себя сосредоточиться на текущем занятии. На исцарапанной переносной конторке лежали последние четыре листа хорошей бумаги.
— На самом деле, ты ничего толком не рассказал мне, Рапскаль.
Он вздохнул, пожав узкими плечами. Улыбнулся Элис, и белые зубы странно сверкнули на лице, покрытом красной чешуей.
— Ладно. Вот как все было. Я разговаривал с Татсом, а он страшно на меня злился, потому что я сказал Тимаре, что не прочь бы сделать с ней то, чему меня научила Джерд… А почему ты не пишешь?
— Потому что, хм… это не самое важное, — ответила Элис, и в ее голосе прозвучала прежняя удачнинская чопорность, а лицо зарделось.
— А, значит, что было после. После того, как ударила волна. И меня ею смыло.
— Да.
— Ну, я попытался плыть, почувствовал, что Хеби где-то рядом, и позвал ее, и она меня нашла. Какое-то время мы плыли вместе. Потом мимо пронесло просто огромную кучу дерева. Может, это были остатки нашего костра, не знаю. Но она врезалась в нас, и мы вроде как в ней запутались. То есть нет. Я-то залез наверх, а вот Хеби запуталась. Она не тонула, но и высвободиться не могла. Поэтому я сказал ей: «Не дергайся, давай просто прокатимся на ней». И мы поплыли дальше, и плыли так всю ночь, а на следующее утро поняли, что нас вынесло на середину реки, и даже берегов не видно. Я подумал, что до суши нам не доплыть, поэтому решил так и сидеть на нашем плавнике, пока не покажется берег. И нам обоим пришлось несладко, потому что Хеби застряла, а течение увлекало нас все дальше и дальше. И не было ни еды, ни воды.
— И сколько это продолжалось?
— Не помню. Но явно больше двух дней.
Когти у Рапскаля были черными. Он поскреб ими подбородок, поежился от наслаждения и снова утихомирился.
— Но в конце концов река вынесла нас к большому заливному лугу. Должно быть, это был не тот берег, вдоль которого мы шли за «Смоляным», потому что местность оказалась совершенно незнакомой. И река была не с той стороны от нас, если ты понимаешь, о чем я. Так вот, там я помог Хеби выпутаться, и мы выбрались на сушу. И у нас не осталось почти ничего, кроме трута с огнивом, потому что я всегда носил их в этом кармашке. Видишь?
— Ясно, — отозвалась Элис.
Ее перо летало по бумаге, но она все равно подняла голову, чтобы взглянуть на мешочек, который он носил на шее.
— Так что я развел костер, чтобы согреть мою драконицу, и стал ждать, вдруг его кто-нибудь заметит и найдет нас. Но никто не пришел. Зато на лугу было полным-полно еды. Там паслись эти животные, то ли козы, то ли овцы — мне о них еще отец рассказывал. Во всяком случае, не речные свиньи и не олени. Бегали они не очень быстро и поначалу вообще нас не боялись. Но на второй-третий день испугались, поскольку поняли, что Хеби нравится убивать их и есть. Вот мы и питались ими, а потом, под деревьями, нашли занятное место. Там была такая площадка, которая нагревалась, а Хеби знала, как заставить ее работать. И еще каменное здание, почти разрушенное, но в двух комнатах остались потолки, а места хватило даже для дракона. Хеби много охотилась, много ела, и я вместе с ней. Иногда мы спали на теплой площадке, иногда — в старом доме. Хеби начала расти и делаться ярче, и у нее подросли крылья, и хвост, и даже зубы! И мы продолжали заниматься с ней полетами — ну, ты знаешь, о чем я. Ты ведь часто видела, как мы упражняемся, так?
— Верно. Я часто смотрела, как ты учишь ее летать.
— Да. Так вот, крылья у нее становились больше и сильнее, и однажды она взлетела, совсем невысоко. Но на следующий день она пролетела чуть больше, потом еще больше. Правда, тогда она еще не могла летать подолгу, не целый день. Но уже достаточно долго, чтобы совсем хорошо охотиться. И моя девочка хотела тогда только охотиться, есть и спать на теплой площадке, а потом снова охотиться и спать еще, и она становилась все крупнее и сильнее.
