маслом из неиспользованных ламп и подожжены. В этом не было особой необходимости: важно было лишь убрать склянки из башни, но Робин и Виктуар настояли на церемонии. От профессора Плэйфера они узнали о важности представления, и этот макабрический спектакль был заявлением, предупреждением. Замок взяли штурмом, мага выгнали.
Готова? Виктория положила стопку бумаг на карниз. У Бабеля не было собственного печатного станка, поэтому они провели утро, кропотливо переписывая каждую из этих сотен брошюр. Декларация заимствовала как риторику Энтони по созданию коалиции, так и философию насилия Гриффина. Робин и Виктория объединили свои голоса — один красноречиво призывал объединить усилия в борьбе за справедливость, другой бескомпромиссно угрожал тем, кто выступал против них, — в четком и лаконичном заявлении о своих намерениях.
Мы, студенты Королевского института перевода, требуем, чтобы Великобритания прекратила рассмотрение вопроса о незаконной войне против Китая. Учитывая решимость этого правительства начать военные действия и его жестокое подавление тех, кто пытается разоблачить его мотивы, у нас нет другого способа заявить о себе, кроме как прекратить все услуги Института по переводу и обработке серебра до тех пор, пока наши требования не будут выполнены. Отныне мы объявляем забастовку».
Интересное слово, подумал Робин, забастовка. [15] Оно навевало мысли о молотах против шипов, о телах, бросающихся на неподвижную силу. Оно содержало в себе парадокс концепции: с помощью бездействия и ненасилия можно доказать разрушительные последствия отказа идти на поводу у тех, на кого рассчитываешь.
Внизу под ними оксфордцы шли своей веселой дорогой. Никто не посмотрел вверх; никто не увидел двух студентов, склонившихся над самой высокой точкой города. Изгнанных переводчиков нигде не было видно; если Плэйфер и обратился в полицию, она еще не решила действовать. Город оставался спокойным, не зная, что будет дальше.
Оксфорд, мы просим вас поддержать нас. Забастовка принесет городу большие трудности в ближайшие дни. Мы просим вас направить свой гнев на правительство, которое сделало эту забастовку нашим единственным выходом. Мы просим вас встать на сторону справедливости и честности.
Далее в памфлетах были сформулированы явные опасности притока серебра для британской экономики, причем не только для Китая и колоний, но и для рабочего класса Англии. Робин не ожидал, что кто-то дочитает до этого места. Он не ожидал, что город поддержит их забастовку; напротив, как только серебряные работы начнут разрушаться, он ожидал, что они их возненавидят.
Но башня была непроницаема, и их ненависть не имела значения. Важно было лишь, чтобы они поняли причину своих неудобств.
Как ты думаешь, сколько времени осталось до Лондона?» — спросила Виктория.
«Несколько часов,» сказал Робин. Думаю, это первый поезд, идущий отсюда в Паддингтон».
Они выбрали самое неподходящее место для революции. Оксфорд не был центром активности, это было убежище, на десятилетия отстающее от остальной Англии во всех сферах, кроме академической. Университет был задуман как бастион древности, где ученые могли представить себя в любом из последних пяти веков, где скандалы и беспорядки были настолько редки, что университетский колледж получал бюллетень, если красногрудый начинал подпевать в конце утомительно длинной проповеди в Крайст-Черч.
Но хотя Оксфорд не был центром власти, он производил ее обитателей. Его выпускники управляли империей. Кто-то, возможно, в этот момент мчался на вокзал Оксфорда с вестью об этой акции. Кто-то осознал бы ее значение, увидел бы, что это не мелкая студенческая игра, а кризис государственной важности. Кто-то донесет это до кабинета министров и палаты лордов. Тогда парламент решит, что будет дальше.
«Продолжай.» Робин кивнул Виктории. Ее классическое произношение было лучше, чем его. «Давайте посмотрим, как они летают».
«Polemikós,» пробормотала она, держа прут над стопкой. «Полемика. Discutere. Обсуждать.
Она столкнула стопку с карниза. Памфлеты взлетели. Ветер нес их по городу; над шпилями и башенками вниз, на улицы, дворы и сады; они летели по дымоходам, проникали сквозь решетки, проскальзывали в открытые окна. Они приставали к каждому встречному, цеплялись за пальто, хлопали по лицу, настойчиво прилипали к ранцам и портфелям. Большинство отмахивалось от них, раздражаясь. Но некоторые подбирали их, читали манифест забастовщиков, медленно осознавали, что это значит для Оксфорда, для Лондона и для империи. И тогда никто не сможет их игнорировать. Тогда весь мир будет вынужден посмотреть.
«Ты в порядке?» спросил Робин.
Виктория застыла как статуя, не отрывая глаз от брошюр, словно она могла заставить себя стать птицей и летать среди них. Почему бы и нет?
«Я... ты знаешь.»
«Это забавно.» Она не повернулась, чтобы встретиться с ним взглядом. Я жду, когда это случится, но это просто — никогда не случается. Не так, как с тобой».
«Это было не так.» Он пытался найти слова, которые могли бы утешить, которые могли бы представить все иначе, чем было на самом деле. Это была самооборона. И он мог бы выжить, это могло бы — я имею в виду, это не будет...
«Это было ради Энтони», — сказала она очень жестким голосом. И это последний раз, когда я хочу говорить об этом».
Что посеешь ты, то пожнет другой;
Богатство, которое ты находишь, другой хранит;
Одежду, которую ты соткал, другой наденет;
Оружие, что ты выковал, другой понесет.
ПЕРСИ БЫСШЕ ШЕЛЛИ, «Песня мужчинам Англии».
Настроение в тот день было нервно-тревожным. Как дети, перевернувшие муравьиное гнездо, они теперь со страхом ожидали, насколько ужасными будут последствия. Прошло несколько часов. Наверняка сбежавшие профессора уже связались с городскими политиками. Наверняка в Лондоне уже прочитали эти брошюры. Какую форму примет обратная реакция? Все они годами верили в непроницаемость башни; ее стены до сих пор защищали их от всего. Тем не менее, казалось, что они отсчитывают минуты до жестокого возмездия.
«Они должны послать констеблей», — сказала профессор Крафт. Даже если они не смогут войти. Наверняка будет попытка ареста. Если не за забастовку, то за...» Она взглянула на Викторию, моргнула и замолчала.
Наступило короткое молчание.
Забастовка тоже незаконна, — сказал профессор Чакраварти. «Закон об объединении рабочих от 1825 года запрещает право на забастовку профсоюзам и гильдиям».
«Но мы же не гильдия», — сказал Робин.
«Вообще-то да, — сказал Юсуф, который работал в юридическом отделе. Это записано в учредительных документах. Выпускники и студенты Бабеля входят в Гильдию переводчиков в силу своей институциональной принадлежности, поэтому, проводя забастовку, мы нарушаем закон, если вы хотите разобраться в этом».
Они оглядели друг друга, а затем все разом разразились смехом.
Но
