Павел Молитвин - Спутники Волкодава

Юноша запрещал себе эти мысли. Он облазил весь корабль. Сделал на палубе из всевозможных обломков нечто вроде шалаша, куда стащил все более или менее ценное, что могло ему пригодиться. Он вычистил ржавый клинок, найденный в том трюме, люк которого ему поначалу не удалось открыть. Соорудил пояс и подобие ножен. Он часами тренировался метать ножи, те самые, к которым Хрис приценивался на рынке в Аланиоле, когда у него стащили сумку. Он старался не сидеть без дела, заметив, что, пока занят какой-нибудь работой, сердце болит меньше и тоска отступает. Беда заключалась в том, что не так уж много развлечений он мог придумать на почти полностью ушедшем под воду корабле, влекомом на юго-запад мощным течением.

Чтобы как-то занять руки, он начал было вчера собирать плот, которым рассчитывал воспользоваться, если «Дева» окончательно уйдет под воду, но, заметив на горизонте верхушки далеких скал, бросил это бесполезное дело. Если берег, вдоль которого тащило его течение, будет по-прежнему представлять собой сплошной скальный массив, его не спасет никакой плот, а если перед скалами появится хотя бы крохотная полоска земли и погода не изменится, он доплывет до нее и так. Эврих считал, что плавает сносно и уж во всяком случае до берега бы добрался, но вот взобраться на отвесные скалы не смог бы при всем желании.

Он не представлял, куда занес «Деву» нещадно изувечивший ее шторм, и ему почему-то казалось, что течение утаскивает судно все дальше и дальше от Аскула. В городе этом его решительно никто не ждал, и все же чувство одиночества от этой мысли становилось совершенно непереносимым, и Эврих уже неоднократно порывался броситься в волны и плыть к берегу. Удерживало юношу лишь сознание того, что умри он у подножия отвесной стеной вздымавшихся из моря скал, и долг его погибшим так и останется невыплаченным. Что это за долг, кому и как сможет он отдать его, Эврих не представлял и не слишком об этом задумывался, доверяя чутью, подсказывавшему, что неспроста Отец Всеблагой не призвал его к себе для ответа и не напрасно полузатонувшая «Дева», упорно не желая идти ко дну, несет в неведомую даль своего единственного пассажира.

Интуиция, которой вообще-то юноша не склонен был доверять, а может, надежда, упрямо, как ей и положено, не желавшая умирать, нашептывала, что хочет он того или нет, но некие дела ему еще предстоит совершить в своей жизни. И вероятно, поэтому Эврих не особенно удивился, когда, в очередной раз оторвав ладони от лица и взглянув на негостеприимный берег, увидел раскинувшийся у основания серых скал широкий галечный пляж и полторы дюжины чернокожих, торопливо тащивших к воде три длинные пироги.

По расчетам капитана Манисы, «Перст Божий» находился в нескольких сутках пути от Аскула. Команда заметно повеселела: длительное плавание подходило к концу, потрепанный штормами корабль летел на всех парусах к южной аррантской колонии, заслуженно считавшейся лучшим в мире местом для длительной швартовки. Все мореходы сходились на том, что нет на свете портового города, где женщины и вина были бы так дешевы, а городская стража так снисходительна к иноземцам. Префекты города помнили, что полтора века Аскул был главной базой орудовавших между Аррантиадой и Мономатаной пиратов, и это не могло не наложить на горожан определенного отпечатка. Тех же, кто отличался короткой памятью и недальновидностью, превыше всего ставя букву аррантских законов, находили на улицах города со стрелой в спине или с перерезанным горлом, и судьба незадачливых правителей заставляла их последователей иметь в виду, что изданным в Арре указам не всегда надобно безоглядно следовать в Аскуле.

Традиции пиратской вольницы так хорошо сохранились в городе еще и потому, что именно около него полвека назад была разгромлена флотилия Ак-Дары и кое-кто из стариков еще помнил лихую атаманшу, а правдивые рассказы, равно как и легенды о ней, до сих пор горячили кровь молодых мореходов, во всеуслышание сетовавших после трех-четырех кружек мангового вина на то, что слишком поздно появились на свет. Об Ак-Даре любили поболтать и в Аррантиаде, и на Сегванских островах, и в Галираде, причем каждый рассказывал ее историю по-своему. Артол, разумеется, тоже знал немало песен о бесстрашной пиратке, и его нисколько не смущало, что в одних ее называли мономатанкой, в других саккаремкой или арранткой, а иные указывали местом рождения Ак-Дары Озерный край, архипелаг Меорэ и даже Шо-Ситайн.

Хономер не единожды спрашивал у певца, кем же была пиратская адмиральша на самом деле, но тот лишь пожимал плечами или уклончиво отвечал: «Ак-Дара — на пиратском жаргоне означает „шквальный ветер“, а уж где он рожден, откуда прилетел: с севера, юга, запада или востока, — можно только гадать». Большинство песен об Ак-Даре — веселых, грустных, шкодливых или величественных — были чистым вымыслом, уж очень по-разному описывали они ее судьбу, дела и злодеяния. Поначалу это несказанно раздражало брата Хономера, во всем любившего ясность и определенность. Однако со временем он смирился с таким обилием взаимоисключающих друг друга версий, перестал доискиваться, где в них правда, а где ложь, и, беря пример с Тразия Пэта, уже не донимал Артола указаниями на содержащиеся в его песнях противоречия. И сейчас, услышав, что по настоянию товарищей тот собирается петь про удалую атаманшу, Хономер подсел к собравшимся в кружок гребцам, полагая, что услышит нечто новенькое.

Артол не разочаровал его, он вообще не часто повторялся. Перебирая струны старенькой фиолы, он склонил голову набок, словно прислушиваясь к чему-то неслышимому остальными, и негромко запел:

Надувавший паруса попутный ветер гудел в снастях и, казалось, подпевал Артолу. Мореходы тоже, как могли, подтягивали сиплыми голосами, а Тразий Пэт — неизменный слушатель и почитатель певца — легонько отбивал такт босой ногой. К концу плавания молодого мага стало почти невозможно отличить от гребцов, и Агеробарб не раз ставил это Тразию на вид, но тот пропускал подобные замечания мимо ушей.