– Чего удумал, старый! Тычок хворает, так давай к его бабе клинья подбивать?!
Верховный, как понял, в чем дело, едва со ступеньки не сверзился. Приревновал несчитанных годов мужичок, а бабка Ясна, услышав притязания на саму себя, раскрыла рот.
– Дуреха старая, рот закрой! На день оставить невозможно! А ты, верзила, отсядь подальше, да так и знай – сорвана ягодка, опоздал!
Вклинился меж Стюженем и Ясной, распихал обоих, сел посередине. Ворожея от Тычковой наглости все слова растеряла, хлопала глазами, ровно девка, икала.
– И свои ворожачьи штучки брось! Думал через это к моей бабе в доверие втереться? Не выйдет, накося! – Баламут показал Стюженю кукиш, еще и язык высунул.
Ясна покраснела, а верховный расхохотался и обнял Тычка.
– Эй, полегче, удушишь! – заблажил старик, потом егоза вдруг перекосило, и он взвыл: – Безродушка, миленький, убивают! На мою бабу зарится, через душегубство решил своего добиться!
Гюст не удержался на ногах – хохоча, рухнул с чурбака наземь. Безрод спросил Верну:
– Что там?
Стояла на крыльце, видела и слышала все.
– Тычок бабку Ясну к Стюженю ревнует. Дескать, оба ворожцы, вот и спелись, козни плетут, – сама рассмеялась, чисто и звонко. Дожила, забыла, как собственный смех звучит.
– На крыльцо хочу.
С готовностью скакнула к ложу, подставила шею. Сивый обнял Верну, сбросил ноги на пол.
– Не жалей, налегай сильнее, выдержу.
Безрод встал. Сама не поняла, как случилось, а только прижала к себе крепче крепкого – аж в груди полыхнуло – и поцеловала. Давно хотела, только смелости не хватало, а теперь напилась ясного утра допьяна, и снесло робость, будто весенним половодьем. Какое-то мгновение смотрела в стылые, бездонные глаза и сама едва не упала. Повело, голова закружилась. А глаза Безродовы – истинно провал, ровно глядишься в дымчатый лед и в глубине теряешься. Навстречу не прянул и не отстранился, только усмехнулся:
– Веди.
Спрятала глаза, улыбку скрыть не смогла. Будет дом на солнечной поляне, будет! Изба поднимется из толстенных бревен, конюшня для Теньки, Губчика, Востроуха и Уголька, хлевок для Тычковых коровенок, обязательно собака, лохматый кобель с черной пастью. Вышли на крыльцо, подвела Безрода к ступеньке, помогла осторожно опуститься. Сама влезла ступенькой выше, развела ноги, крепко обхватила Безрода коленями, прижала к себе. Наклонилась к самому уху, шепнула:
– Побыла дурой – хватит! Все у нас будет хорошо!
С тревогой ждала, что скажет. Усмехнулся. Крикнул Тычку, через двор, на крыльцо дружинной избы:
– Оклемался, жених?
Одно слово – крикнул. Не услышал бы Тычок, самой пришлось повторить.
– Оклемался, жених? – Верна крикнула во весь голос, радостно и звонко.
Балагур что-то ответил. Он, как и Сивый, докричаться не мог, повторила Ясна:
– Сам дурак!
Боги, боги, как же весело и смешно сделалось в это летнее утро!
А волосы отрастут, обязательно отрастут! Безрод еще намотает их на кулак!
– А ты Ясну спросил?
– Без сопливых скользко!
– Жениться удумал, старый?
– Сразу после тебя!
– Значит, скоро? – повторяя за Сивым, Верна замерла. Скоро?..
– Значит, скоро!
Не удержалась, наклонилась и смачно поцеловала Безрода в макушку. Обняла и уткнулась губами в шею. Хмыкнул…
В Сторожище отправились, едва только раненые смогли ходить. Съестным предусмотрительно запаслись как раз на такой случай, о чем особо предупредили Отваду: раньше урочного на остров и носа не казать, и окажется это весьма долго. Без ран в таком деле не обойтись. Накануне отъезда Ясна замесила тесто – будут к утру ароматные хлебы, станет чем задобрить Морского Хозяина. Верна помогала ворожее, и улыбка больше не сходила с пунцовых губ. Хоть раз в день тайком снимала покров и гладила голову. Отросли волосы? В конце концов старуха подловила ее и щелкнула пальцем по лбу.
– Никак не уймешься?
– Больно медленно растут. Может, травы какой попить?
– Я вот тебе дам траву! Делом займись! И перестань таскать покров с головы! Без того красивая!
– А вдруг…
– Дура! Чем боишься Безрода испугать? Пугал дурак ежа голым задом!
– Но…
– Я же сказала – красивая! И головочка у тебя круглая и ладная. Ты другого бойся.
– Чего?
– Выглядишь чудно, и как бы с непривычки Сивый… – Старуха заговорщицки оглянулась, наклонилась к самому уху Верны и зашептала.
– Да-а-а? – протянула та и густо покраснела.
– Ишь зарделась, – улыбнулась ворожея. – Дело молодое. Самой впору бежать на край света! И на меня, дряхлую, женишок сыскался! Что делать, как отбояриться – ума не приложу.
Обе рассмеялись.
Гюст перевязывал Тычка в дружинной избе, Стюжень – Безрода в бане.
– Как раны?
– Лед сошел, и ладно.
– Холод чувствуешь?
– Мне теперь без него никак, – осторожно пожал плечами. – Ледованов приемыш.
– Через годик последние клочья Потусторонья развеет теплый ветер, растопит солнце.
– Уеду.
Ворожец укоризненно поджал губы, легко покачал головой.
– Уедем. – Сивый поправился. – Два сапога пара, гусь да гагара.
– Да, нельзя вам долго среди людей. Не случилось бы непоправимого. А белый свет велик, не вдруг и обойдешь. Свози Верну к отчему берегу.
Кивнул. И туда тоже.
– Не спускай с нее глаз.
Промолчал. Будто надвое жизнь расчертило. Как понял? Дышится по-другому, смотрится, вздыбленная шерсть улеглась. Едва срезала Верна узел на волосах, с тем узлом будто другой распустился – внутри. Словно не дышал все это время, бился на пределе.
– Расскажи о том дне.
Ворожец не стал уточнять, Сивый и так понял.
– Пока силы были, держался. Потом ровно дно у бочки выбило – опустел враз. Биться от заката до рассвета тяжело. Не понимал, как такое возможно. Думал, сказки.
– А теперь?
Мотнул головой.
– Лучше бы сказкой осталось. Когда перед глазами потемнело и вокруг сгустился туман, повернулся туда, откуда холодом несло.
– А дальше?
Безрод вздохнул, поморщился. Неприятно вспоминать.
– Я нырнул туда первым, он – вторым. Пробыли всего ничего, а уже закат.
– В Потусторонье нет времени. И за силу платишь дорогой ценой.
– Сполна расплатился, – оглядел себя, похлопал по бокам.
– Отъешься, босота. – Стюжень щелкнул его по лбу. – Верна откормит. Вон, пылинки с тебя сдувает. О чем задумался?
– Ничто не случается просто так. – Безрод задрал голову, устремил взгляд в небо. – Всегда для чего-то. В Понизинку занесло – отогрелся подземным жаром. Убежал подальше от людей, пришел сюда, нашел мать.
– И дальше пойдете, – вздохнул Стюжень.
– Через месяц смогу держать нож, через два – меч.
