тогда, ни в последующие недели. Какой-нибудь другой ребенок мог бы испугаться, мог бы воспользоваться первым шансом вырваться на лондонские улицы. Какой-нибудь другой ребенок, приспособленный к лучшему, более доброму обращению, мог бы понять, что такое безразличное отношение взрослых, таких как миссис Пайпер, мистер Фелтон и мистер Честер, к сильно побитому одиннадцатилетнему ребенку было ужасно неправильным. Но Робин был так благодарен за это возвращение к равновесию, что не мог найти в себе сил даже обидеться на случившееся.
В конце концов, это больше никогда не повторится. Робин постарался, чтобы этого не случилось. Следующие шесть лет он учился до изнеможения. С постоянно нависшей над ним угрозой отчисления, он посвятил свою жизнь тому, чтобы стать тем студентом, которого хотел видеть профессор Ловелл.
Греческий и латынь стали более увлекательными после первого года обучения, когда он собрал достаточно элементов каждого из языков, чтобы самостоятельно составлять фрагменты смысла. С этого момента ему стало казаться, что он не столько нащупывает в темноте новый текст, сколько заполняет пробелы. Выяснение точной грамматической формулировки фразы, которая не давала ему покоя, приносило ему такое же удовлетворение, какое он получал, когда ставил книгу на место или находил пропавший носок — все части подходили друг к другу, и все было целым и законченным.
На латыни он прочел Цицерона, Ливия, Вергилия, Горация, Цезаря и Ювенала, на греческом — Ксенофонта, Гомера, Лисия и Платона. Со временем он понял, что неплохо разбирается в языках. Его память была сильной, и он умел определять тональность и ритм. Вскоре он достиг такого уровня свободного владения греческим и латынью, которому позавидовал бы любой выпускник Оксфорда. Со временем профессор Ловелл перестал комментировать его наследственную склонность к лени, а вместо этого одобрительно кивал при каждом сообщении о быстром продвижении Робина по канону.
История, тем временем, шла своим чередом. В 1830 году умер король Георг IV, и его сменил младший брат, Вильгельм IV, вечно идущий на компромиссы и не угождающий никому. В 1831 году очередная эпидемия холеры пронеслась по Лондону, оставив после себя тридцать тысяч умерших. Основной удар пришелся на бедных и обездоленных; на тех, кто жил в тесных, тесных помещениях, не имея возможности укрыться от зараженных миазмов друг друга.* Но район Хэмпстеда остался нетронутым — для профессора Ловелла и его друзей в их отдаленных поместьях эпидемия была чем-то, о чем можно упомянуть вскользь, поморщиться от сочувствия и быстро забыть.
В 1833 году произошло знаменательное событие — в Англии и ее колониях было отменено рабство, на смену которому пришел шестилетний срок ученичества как переход к свободе. Среди собеседников профессора Ловелла эта новость была воспринята с легким разочарованием, как проигранный матч по крикету.
«Ну, это уничтожило для нас Вест-Индию», — жаловался мистер Халлоус. Эти аболиционисты с их проклятым морализаторством. Я до сих пор считаю, что эта одержимость аболиционистами — результат того, что британцам нужно хотя бы почувствовать свое культурное превосходство после того, как они потеряли Америку». И на каком основании? Не похоже, что эти бедняги не находятся в таком же рабстве в Африке под властью тиранов, которых они называют королями».
Я бы не стал пока отказываться от Вест-Индии, — сказал профессор Ловелл. Там все еще разрешен легальный вид принудительного труда...
Но без права собственности все это становится не по зубам».
«Возможно, это и к лучшему — в конце концов, вольноотпущенники работают лучше, чем рабы, а рабство на самом деле дороже, чем свободный рынок труда...»
«Вы слишком много читаете Смита. У Хобарта и Маккуина была правильная идея — просто контрабандой доставить корабль, полный китайцев, * вот и весь фокус. Они такие трудолюбивые и аккуратные, Ричард должен знать...
«Нет, Ричард считает их ленивыми, не так ли, Ричард?»
«Так вот, я бы хотел, — прервал мистер Рэтклифф, — чтобы все эти женщины перестали участвовать в дебатах против рабства. Они видят слишком много себя в их ситуации; это навевает им мысли».
Что, — спросил профессор Ловелл, — миссис Рэтклифф недовольна своим положением в семье?
«Ей хочется думать, что от отмены смертной казни до женского избирательного права — один прыжок и один скачок». Мистер Рэтклифф издал неприятный смешок. «Вот это был бы день».
И с этим разговор перешел на абсурдность прав женщин.
Никогда, думал Робин, он не поймет этих людей, которые говорили о мире и его движении как о великой шахматной партии, где страны и народы были фигурами, которыми можно было двигать и манипулировать по своему усмотрению.
Но если для них мир был абстрактным объектом, то для него он был еще более абстрактным, поскольку он не имел никакого отношения ни к одному из этих вопросов. Робин воспринимал ту эпоху через близорукий мир поместья Лавелла. Реформы, колониальные восстания, восстания рабов, избирательное право женщин и последние парламентские дебаты — все это ничего для него не значило. Все, что имело значение, — это мертвые языки перед ним и тот факт, что однажды, день, который с годами становился все ближе, он поступит в университет, который он знал только по картине на стене — город знаний, город мечтательных шпилей.
Все закончилось без обстоятельств, без праздника. Однажды мистер Честер сказал Робину, когда тот собирал свои книги, что ему понравились их уроки и что он желает ему успехов в университете. Так Робин узнал, что на следующей неделе его отправят в Оксфорд.
О, да», — ответил профессор Ловелл на вопрос. Я забыл тебе сказать? Я написал в колледж. Они будут ждать тебя».
Предположительно, был процесс подачи заявки, обмен рекомендательными письмами и гарантии финансирования, которые обеспечили ему должность. Робин ни в чем этом не участвовал. Профессор Ловелл просто сообщил ему, что он должен переехать в новое жилье 29 сентября, так что ему лучше собрать вещи к вечеру 28-го. Ты приедешь за несколько дней до начала семестра. Мы поедем вместе».
В ночь перед их отъездом миссис Пайпер испекла для Робина тарелку маленьких, твердых, круглых печений, таких сочных и рассыпчатых, что они, казалось, таяли во рту.
Это короткие хлебцы, — объяснила она. Они очень сытные, так что не ешь их все сразу. Я не делаю их часто, так как Ричард считает, что сахар портит мальчика, но ты заслужил это».
Короткие хлебцы, — повторил Робин. Потому что они недолговечны?
Они играли в эту игру с той ночи, когда обсуждали баннок.
«Нет, дорогой.» Она засмеялась. Из-за крошки. Жир " уменьшает» тесто. Вот что значит
