Порфирий Сигизмундович вернулся от китайцев и объявил очередной дубль.
На этот раз бесплатные студенты бежали сносно, зато Борису было велено «не пороть отсебятины и идти по сценарию».
Борис делал шаг и на все лады твердил «Теперь пора…»
Студенты всё бегали и бегали, они так наловчились раскрывать на бегу зонты, что это уже больше походило на современный танец, а не на стихийное бегство от дождя. Но Порфирий был недоволен.
— Это что ещё за цирк китайских фонариков? Не надо вот этого автоматизма!
Чтобы взбодрить китайцев, он вдруг кинулся им наперерез, рыча и размахивая руками, то и дело восклицая: «Я дракон!! Я дракон!!» Вместо того чтобы бежать от него ещё шибче, студенты остановились, побросали зонтики, и захохотали, уперев руки в колени.
Режиссёр бушевал и рвал на себе ветровку.
Лизанька принесла ему коньяка и валидола. Коньяк он взял, от лекарства отказался.
Вымокшие насквозь статисты смотрели на него с завистью.
— Так, а что у нас массовка в таком виде? — наконец спросил Порфирий Сигизмундович, указывая на китайцев, — Они же до нитки промокли. Зачем им теперь зонты раскрывать, зачем бежать? Не верю я им! А ну-ка, переоденьте их и высушите фенами!
Студенты припустили в сторону автобуса.
— Вот так надо бежать! В следующий раз так и бегите! — крикнул им вслед режиссёр, а потом повернулся к длинному худому человеку в подтяжках, скрывающемуся под бутафорским зонтом: — Теперь твой эпизод.
Худой с неприязнью посмотрел на Порфирия.
— Давай, давай, вылезай, — не глядя уже на него, ответил режиссёр и повернулся к знаменитому толстяку: — Вы, Борис, гениально сегодня выступили. Впрочем, как и всегда. Не смею больше подвергать опасности ваше драгоценное здоровье.
Артист молча пожал плечами и удалился под тенты.
Зябко ёжась, обладатель подтяжек выбрался из-под спасительного зонта под холодный октябрьский дождь.
— Вот, вот, хорошо! — подбадривал его режиссёр. — Пока я тебе верю. Камера!
Эпизод, на взгляд Дмитрия Олеговича, был пустяковый: персонаж топтался на месте, глядел куда-то вбок, вытягивал шею, делал попытку дать дёру, но потом снова возвращался на место и опять глядел вбок. Но капризному Порфирию снова что-то не понравилось.
— Ты промок?
— А вы что, не видите? — огрызнулся обладатель подтяжек.
— Нет! Не вижу! Я тебе не верю! Ты не промок, ты обмочился — и переминаешься с ноги на ногу! Ну выругайся хотя бы! Ты швед? Ругайся по-шведски. Ты промок, но полон решимости идти до конца. Обогащай роль! Будь художником, а не марионеткой!
Он дёрнул артиста за подтяжки. Худой «швед» нелепо взмахнул руками, и чуть не полетел в грязь.
— Ну, разозлись! Давай, крикни «перкеле» какое-нибудь!
— Перкеле — это по-фински, — не выдержал Дмитрий Олегович и сделал шаг вперёд.
— Да-а? — с интересом взглянул на него режиссёр. — А по-шведски как?
— Jävlar vad det regnar!
— Ну и что это значит?
— Что-то вроде «Чёрт побери, пошел дождь».
— И всего-то?
— Для шведа это звучит как для нас. — Он сделал несколько шагов вперёд и прошептал пару фраз режиссёру на ухо.
Порфирий довольно ударил себя руками по бокам.
— Запомнил? — строго спросил он у «шведа», а потом, повернувшись к незнакомому умнику, передал ему свой айпад, — Ну-ка, запиши для меня, как это пишется и как произносится, он же ни черта не запомнил, по глазам вижу. И то, что ты мне по-русски нашептал, — тоже запиши!
Дмитрий Олегович прилежно записал и то, и другое. Звучное ругательство, которому ещё в школе обучил их с Джорджем один хулиган, по-прежнему имело успех у публики.
— Значит, стоишь, мокнешь тут — и бормочешь себе под нос эту абракадабру, — приказал режиссёр обладателю подтяжек.
— Но этого нет в сценарии! — робко возразил тот.
— И что? Теперь — есть. Ну-ка, впиши в сценарий, — повелительный жест в сторону Лизаньки. — Как они мне надоели все, — это уже неожиданному единомышленнику, Дмитрию Олеговичу.
— Отдохнуть бы вам, — задушевным тоном сказал тот, — Давайте посидим где-нибудь. Я вас по-шведски научу ругаться. По-фински вы и без меня умеете.
Режиссёр поглядел на небо. Поглядел на посиневшего от холода «шведа». Поглядел на Лизаньку, выискивающую в распечатке сценария свободное от карандашных пометок место для того, чтобы вписать очередные изменения. Поглядел на Бориса, привалившегося к обогревателю и задремавшего под тентом. И согласился.
Продолжить знакомство решено было в ближайшей рюмочной на Галерной.
Дмитрий Олегович уже предвкушал победу — да что предвкушал, она была уже у него в кармане.
— А с французским у вас как? — спросил режиссёр. — У нас консультант какой-то… Пьющий очень. Он когда консультирует, а когда в автобусе спит.
— Нет, французского не знаю.
— Жаль, жаль. А я-то поверил, что вы — моё спасение от этой банды недоумков, — всхлипнул Порфирий Сигизмундович и заказал рюмку водки и стакан чёрного чая.
При слове «поверил» шемобор прислушался к себе и попробовал подумать по-французски. Ничего, кроме «Пуркуа бы и не па?», в голову не приходило.
Дальнейший разговор ещё больше разочаровал его.
— Верю! Верю! Верю! — на все вопросы отвечал режиссёр, ставший вдруг милым и ручным, как объевшийся сметаны дворовый котёнок. Но небо не падало на землю, и свиные рыла не заглядывали в окна, и золотые монеты не высыпались из перевёрнутого вверх дном, опустевшего стакана.
— А верите, что я — шах персидский инкогнито? А что нам сейчас в подарок от заведения бутылку шампанского принесут? А верите, что у меня в кармане — волшебное кольцо?
— Верю! Верю! Верю! Мне так хочется верить вам…
Всё это было лишь досадным совпадением. Да и не мог Эрикссон знать, что неугомонный Порфирий Сигизмундович будет снимать эпизод возле Медного всадника именно тогда, когда Дмитрий Маркин окажется рядом. А если не праздновать преждевременную победу и внимательно перечитать условия задачи, то искать «товарища лектора» надобно всё же «внутри», а не «около». А кто может сидеть внутри фигуры Петра?
Тут скорее подойдёт мим, одетый Медным всадником и изображающий его где-нибудь на Дворцовой, если, конечно, такие мимы уже появились в Санкт-Петербурге.
Хотя… Внутри фигуры лежит газета и капсула с фамилиями реставраторов! И для того, чтобы узнать эти фамилии, совсем не обязательно разрушать статую, достаточно произвести соответствующие изыскания.
Порфирий Сигизмундович совсем расклеился и готов был уже поверить в то, что случайный знакомый, этот прекрасный специалист по шведским и русским ругательствам, есть тот единственный, кто предназначен ему судьбою. Это было уже слишком. Расплатившись и выставив защиту, шемобор, неузнанный, вышел из рюмочной.
