Дмитрий Гаврилов - Наследие Аркона

Эрили, так звали сельских знахарей в Скандинавии, с успехом пользовали низшей магией символов, заключенной в рунах. Скальды и бояны владели искусством составления рунического заклинания. Объединенные в целое руны порождали магическое действие. И помнил Игорь, что именно это таинство божественного творения помирило асов и ванов, как не должно никогда разъединить германцев и славян! И в знак согласия между собой создали Боги Квасира. После трагической гибели он превратился в чудодейственный напиток, Приводящий в Движение Дух, так асы и ваны, а через них и люди, обрели мед поэзии — дар стихосложения.

«Расскажу о том, как Квасура получил от небожителей секрет приготовления сурыни. И она есть утоление жажды, которое мы имели. И мы должны на празднике-Радогоше около Богов радоваться, и плясать, и венки подбрасывать к небу и петь, славу Богам творя. Квасура был мужем сильным и от Богов вразумляемым. И тут Лада, придя к нему, повелела вылить мед в воду и осуривать его на солнце. И вот Солнце-Сурья сотворило то, что он забродил и превратился в сурицу. И мы пьем ее во славу божью…» — рек Любомудр еще одну, на этот раз словенскую версию обретения кваса, а Игорь-Ингвар, вспоминая, дивился — и как это он раньше не примечал сходства.

— И получили мы наставление от Велеса, как творить квасуру, называемую сурыней… Чуть настанут дни Овсеня, пахарь кончит жатву и радуется сему, и пьют руги напиток Богов. И если иной не удержит своего естества и скажет порой горькие слова — это от Чернобога[32], а другой получит радость — то от Белобога. Но пьем мы равно за них обоих, потому что лишь Род — мера всему! — говорил верховный волхв.

Итак, внимание Ингвара привлек широкоплечий, высокий рыжеволосый скальд с гладко выбритым лицом, что выглядело крайне необычным среди русых бородатых ругов. С чела на щеку у него сползал свежий, багровый запекшейся кровью шрам. За спиной незнакомца виднелись рукояти двух слегка изогнутых легких мечей, такие многие века спустя назовут шашками Видимо, пришелец владел в совершенстве не только искусством скальдскапа, а также мастерством кровавым и прозаичным.

А Игорю, что смотрел на мир сквозь те же Ингваровы очи, но «иными глазами», этот третий почему-то напомнил любимого им голландского актера — Рутгера Хауэра, и он заочно проникся к скальду уважением.

— Будьте здравы, страннички! Далеко ли путь держите!? — окликнул Ратич троицу, выступив вперед.

— Держим путь мы с земли бодричей. А идем к Лютобору, князю ругов и защитнику священного острова.

— Худо им.

— Еще бы не худо. Под германцами волком воют, а куда денешься! Не просто воют, нынче на вас с данами идут.

— Да уж, наслышаны. Что, дело есть до князя?

— А то как же? Имеется… — ответил за всех мужчина с мечами.

— Таково ли дело, чтобы князь рядил? — засомневался Сев, показываясь с противоположной Ратичу стороны.

— Ладно тебе! Смотри, как старик уморился! — прервал его Ингвар, и уже обращаясь к путникам, миролюбиво продолжил. — Вы простите нас, странники, на то мы и в дозор поставлены, чтоб чужих высматривать. Вы скажите нам, какого вы роду-племени… А до князя вам лучше с нами добираться. В ночи оно и заблудиться можно.

— Наши имена ничего не скажут, а роду мы славянского, в том не сомневайтесь. Кто такие мы? Не разведчики, не лазутчики, а певцы мы бродячие. Нам дорога — дом родной, чисто поле — пуховая постель… — опять ответил за всех подозрительный рыжеволосый.

— Ой, что-то не нравится мне этот боян! — раздалось в ответ. — Да ты посмотри на себя! Ну, какой из тебя певец? Глаза рысьи, нос поломан, этот шрам — схватки лютой память? Песнь клинков — лучшая из песен! Скажешь не так? — не унимался Сев.

— Ты поверь нам, добрый человек! Мы не тати и не воры. Все зовут меня Светланою, — встала между ними девушка. — А спутники мои — верный Инегельд — она указала на мужчину — и Златогор, дед моего отца. Именуют нас по-разному. Кто кличет фокусниками и артистами, кто певцами безродными. Иной вспомнит о скальдах, другой о внуке Велеса, третий о Браги, сыне Одина.

«Ага!» — сказал себе Игорь — «То-то больно стар, кудесник. И молчун к тому же. Он из тех же, что и мой Олег, вырий ему небесный!»

— Имя-то не наше, Инегельд! — заупрямился Сев.

— Как это не наше? В честь Световита у неё имя! — удивился Ратич, не сообразив.

— А что тебе до имени моего, юноша!? Я бы звался Иггом, коль не страшно тебе — таким знают меня враги! Но как величать себя — знаю сам.

— Пусть Инегельд споет! — предложил Ратич. Сев согласно кивнул. «А если у незнакомца и впрямь что-то толковое получится — вот стыд то! Но лучше лишний раз своего остановить, чем врага проморгать!» — подумал он.

— Я не могу петь, когда того не желаю… — начал Инегельд и улыбнулся, взглянув на Ратича.

Тот нервно поглаживал рукоять грозной и таинственной датской секиры — ибо те, кто с ней познакомился поближе, никому больше не выдавали тайну этого знакомства… впрочем, как и все остальные тайны тоже.

— Сейчас самое время для хорошей драпы[33], потому что всем нам скоро потребуются небывалые силы. Но для хвалебных строк у меня не лучшее настроение… — продолжил молодой скальд.

— А, может, я? — тихо спросила девушка у дозорных.

У Сева аж дыхание перехватило от этого чудного голоса. Он кивнул.

— Спой им, Солиг! — подтвердил Инегельд. — Не верят нам, люди добрые.

Старик Златогор незаметно сдвинул музыкальный инструмент на бок, не говоря ни слова, тихонько тронул струны. Следом запела и Светлана, ее исполнение не шло ни в какое сравнение с приблатненными выкриками эстрадных певичек конца двадцатого века, столь привычными для слуха Игоря. Под мерный перезвон струн и аккомпанемент морской волны, набегавшей на берег, братья услышали такую балладу:

Ингвар вздрогнул, где-то за холмами прозвучал гонг, и рог в свою очередь затянул унылую вечернюю песнь — то угас последний солнечный луч, красный диск скрылся за обзором. Все замерли…