По-видимому, подобные фальшивые и неопределенные настроения огромного числа людей в государстве представляли определенную и большую опасность для страны, ибо однажды, попав в другую обстановку, люди перестанут бояться своих начальников. Они увидят, что их во многом обманывали и они из друзей превратятся в недругов. Страх, всегда порождал ложь и ненависть. Мы же жили в страхе. В те страшные времена 37-38 годов я был еще ребенком. Мне самому не пришлось пережить этих страшных недоразумений. Однако слушая разговоры старших и видя, как исчезали родители моих школьных товарищей и соседей, приходилось призадумываться. Будучи горячим патриотом своей родины, я приветствовал действия НКВД. Было радостно сознавать, что наши органы госбезопасности так сильны и умелы. С другой же стороны было обидно за себя. Почему это в нашем государстве столько врагов и за что это они так нас не любят? Кроме всего, врагами-то оказывались самые советские люди. Начиная от рабочего, который и читать-то научился в советское время, до генералов и депутатов в верховный совет. Я стал бояться. Стал искать тот ориентир, чтобы не попасть в число врагов своего народа. А как это сделать? Никто ничего не знал. Я ведь сам был патриот, а другие, попавшие в тюрьму, тоже до этого были патриотами! Но почему же их арестовали? В таком случае и меня могут так же арестовать? Но за что?
Я стал потихоньку хитрить, в разговорах быть осторожным. Перестал высказывать свои мнения. Делать безразличное лицо и вилять хвостом как та бездомная собака, которая не имеет хозяина и ждет пинка от любого встречного. Мы стали бояться друг друга. Появился всеобщий страх и подозрение. Жить стало страшно. Никто не знал уходя на работу, вернется ли снова домой. Мой сосед, в подкладку пиджака, на всякий случай, зашил деньги. Что-то делали и другие, на всякий случай. Логика же подсказывает, если человек так делает, значит он чувствует за собой вину. Зачем же ему зашивать деньги на всякий случай, если он ни в чем не виноват? Хорошо, что в то время об этом никто не знал. Не миновать бы моему соседу тюрьмы. Все факты были не за него. Не зашивай деньги в подкладку пиджака! Ты же советский человек!
Мои настоящие рассуждения отличались от официальной печати - это своего рода психологические рассуждения. Подобные суждения должны бы существовать в органах госпропаганды или бюро по изучению общественного мнения, если оно только существует. Однако, я думаю, что это получился мой собственный анализ общественного настроения в предвоенные годы. В определенной мере соответствующий действительности. Он может оказаться и другим. Это только мое собственное мнение. Я соприкасался с небольшим числом людей. Ведь на любую вещь существует много точек зрения. Есть мнение генерала, который выиграл войну. У него будет свое генеральское мнение. Мнение победителя. Я же был только солдат, руководимый другими генералами. И всю войну, все события, видел с точки зрения солдата. Каждый в своих претензиях защищает свои точки зрения, свои интересы. Все мы были патриотами и ими остались. Цель у нас была одна - победа над фашизмом. Но наши действия к этому и наши впечатления могли оказаться разными. Все объективное воспринимается субъективно, а субъекты, как правило, бывают не одинаковыми.
Итак, зимой 1942 г. в феврале, мы отправились на фронт воевать. Нам выдали новые шинели, теплое белье, крепкие ботинки. Всему этому мы несказанно радовались. Только наше хозяйство по связи было стареньким и многажды реставрированным. Мы глядели на него, печалились, но что делать? Нет другого и не надо. Повоюем и с этим! Начальник связи дивизии, майор Коратин, тоже видимо размышлял над нашим оборудованием. Он предупредил нас:
- Товарищи красноармейцы! - Сказал он, как бы по-отечески. - Имущество наше старое, нового не будет. То, что было в запасе погибло. Все, что есть, берегите! Теперь от нас с вами будет зависеть одолеем мы немца или он нас. Все вы молоды, здоровы, своими средствами связи вы пользуетесь хорошо. Не подкачайте! Положение трудное. Родина не забудет вас!
С нами еще никто так раньше не разговаривал. Мы были сильно тронуты таким обращением старшего товарища. В душе мы еще раз поклялись умереть, но не подвести. Наши лица по-видимому выражали убедительную решимость и майор, как мне казалось, остался нами доволен.
На вокзал пришли поздно вечером. Где-то в конце вокзала стояли красные товарные вагоны или попросту теплушки. В них мы нагрузили наше имущество, а себе в вагонах оборудовали двухъярусные палаты. Работа заняла часа три, не больше. Машин у нас не было. Были повозки, кони да сено для них. Быстро по команде погрузились и сами. В первых пассажирских вагонах удобно ехали наши командиры. На заднем вагоне был установлен пулемет. Наверное, на всякий случай, от вражеских самолетов. А в центре эшелона на двухэтажных нарах по десять или двенадцать человек - мы, солдаты. В каждом вагоне человек по сорок солдат. В центре вагона, негаснущим вечным огнем, горела буржуйка.
Поезд тронулся. Когда под полом застучали колеса вагона, наши души переполнил тот возвышенный подъем, который бывает в редкие, отдельные, запоминающиеся на всю жизнь моменты. И я старался запомнить этот момент. Почти все мы столпились у раскрытых дверей теплушек и смотрели как медленно, потом все быстрее, проплывали мимо нас дома, поля и бесконечные телеграфные столбы. Потом как бы простившись с городом и мирной жизнью, каждый со своими думами, медленно не торопясь, стал укладываться на ночь. В этот вечер никто не хотел разговаривать. Все делали молча, неторопливо. Под вагоном монотонно стучали колеса и, под этот мирный и давно всем знакомый перестук солдаты как бы встряхивались, отбрасывали от себя мирные настроения и настраивались на военный лад.
Почти у всех людей пред посадкой в вагон бывают специфические вокзальные 'переживания' и суетливость. Все стараются поскорее попасть в вагон и занять свое место. Дети, переживают, чтобы не отстать от своих родителей. Взрослые боятся потерять детей, багаж.
Напряжение нарастает к моменту подхода поезда. Почти всегда в этот момент все как по команде встают со своих мест. Одни берут в руки свои вещи, другие достают билеты, кладут их поближе, чтобы можно было достать сразу. Кричат на детей, чтобы те не отставали. И в силу своих физических возможностей стараются поскорее попасть в вагон. Перрон оглашается радостными выкриками встречающе-приезжающих и слезливо-напуганными возгласами уезжающе-провожающих. Все это длится минут десять не более и почти сразу вся эта сумятица исчезает, как только поезд начинает двигаться с места и застучат колеса. У всех будто тяжелый груз сваливается с плеч. Наступает то блаженное успокоение, в котором исчезают волнения посадки, печаль расставания и все то, с чем были знакомы все пассажиры тех далеких предвоенных и послевоенных времен. Теперь поездка поездом много упростилась. У поезда появился сильный конкурент - авиация.
