Безымянным, беспомощным рабом!
Тапторы — большие бескрылые птицы, похожие на земных страусов, если вы можете себе представить четвероногого страуса размером с лошадь.
Таптор размером с жеребца, с длинной изогнутой шеей и четырьмя ногами, но на этом отдаленное сходство с лошадью кончается. Потому что у этого существа ноги с когтями и шпорами, как у петуха, и есть жесткий хохолок из перьев, растущий у основания черепа и напоминающий хохолок ястреба. У тапторов острые кривые желтые клювы, как у попугаев, и сверкающие глаза с черной радужной оболочкой и ярко-оранжевыми зрачками. В диком виде это свирепые хищники, иногда даже людоеды. Их с огромным трудом приучают к седлу и узде, при этом они никогда не лишаются своей врожденной свирепости и полностью не приручаются, что бы с ними ни делали.
Таптор, к которому меня привязали, был особенно злобным животным. Ему не понравилось, что рядом с ним бежит незнакомый человек, и он делал все, чтобы отогнать меня, бросал мне в лицо пыль, часто устремлялся бегом, чтобы я упал, и тогда он тащил меня по пыльной дороге, пока хозяин каравана ударами дубинки не возвращал его на место.
Упав с высоты в несколько десятков ярдов в ледяное море, почти без сознания выбравшись на берег и выпив при этом половину воды Корунд-Ладж, теперь, вынужденный бежать за таптором с постоянной угрозой сломать себе шею, я был в плохой форме, когда мы наконец достигли ворот Нарука.
Одежда моя покрылась толстым слоем белой дорожной пыли. Голые ноги с многочисленными порезами от камней на дороге оставляли кровавые следы, когда я, прихрамывая, проковылял через ворота в хвосте каравана. Я чуть не задохнулся от веревочной петли, которую Гамел завязал у меня на шее. Приняв все это во внимание, вы поймете, что я почти ничего не помню о том, как выглядел с первого взгляда перуштарский город и вообще ничего не помню о стенах и садах виллы моего хозяина Чама.
Я начал приходить в себя в помещении для рабов. Старик с морщинистым добрым лицом и мягкими, как у женщины, руками осторожно мыл мои окровавленные ноги и смазывал их какой-то мазью. Помню, что у нее был острый смолистый запах.
Кто-то еще, нагая по пояс женщина с длинными черными волосами, связанными на спине — позже я узнал, что это называется рабский узел, — смывала у меня с лица и волос дорожную пыль. Влажной тканью она очень осторожно удаляла пыль у меня из ноздрей, изо рта, глаз и ушей. Время от времени она подносила к моим губам глиняный горшок с крепким красным вином, похожим на коньяк.
Никогда в жизни не пил ничего вкуснее.
Рубашка моя изорвана. От пребывания в холодной воде тонкая кожа растрескалась, а волочение по каменистой дороге не улучшило ее состояния. Ее с меня сняли, сняли и изорванные грязные брюки. Не помню, выходила ли на это время женщина из комнаты, но это и не имело значения. Ложная скромность и застенчивость — слишком большая роскошь для человека, живущего полной приключениями жизнью.
Теперь я раб и воинская одежда мне не пристала. Поэтому, когда с меня сняли мой изорванный наряд, я набросил на себя холщовый халат домашнего раба.
Старик, которого, как я позже узнал, звали Канелон, и женщина — Имарра — закончили возиться со мной, покормили меня горячей острой мясной похлебкой с большими кусками жесткого черного хлеба и уложили на соломенный матрац.
Но прежде чем сон овладел мной, когда я блаженно лежал, сонный от горячей еды и вина, я услышал, что рабы говорят обо мне.
Говорила женщина. Я напрягся, чтобы лучше расслышать ее слова: она говорила очень тихо.
— Никогда не видела человека с волосами и глазами такого необычного цвета, — сказала она. — Явно чужестранец, но из какого города?
Старик пожал плечами.
— Не знаю. Надсмотрщик сказал, что Гамел называл его занадарцем.
— Он не похож на занадарца, — заметила женщина, с сомнением посмотрев на меня.
— Может, он только раб занадарцев. По словам Гамела, он упал за борт в море с одного из занадарских летающих кораблей. Ему повезло, что остался в живых.
— Повезло? — недоверчиво переспросила женщина. — Может, и повезло, что не утонул. Но явно не повезло, что вытащил его именно лорд Чам — и именно вэтотмесяц!
Странное замечание женщины вызвало у меня интерес, и, делая вид, что сплю, я продолжал напряженно прислушиваться.
Канелон хмыкнул.
— Да, это верно. Если он не владеет каким-нибудь ценным ремеслом, лорд Чам явно назначит его в дань. Бедняга! В таком случае лучше бы ему было утонуть в водах Корунд Ладж.
Женщина согласно кивнула.
— Ты делаешь вид, что знаешь то, чего никто не знает, — сказала она. — Никто ведь не знает, что происходит с теми беднягами, которых отправляют в качестве дани. Может быть, с ними не так уж плохо обращаются.
Канелон коротко рассмеялся.
— Никто не знает, что с ними происходит, потому что никто не вернулся! — сказал он. — Я говорю, что их жестоко убивают, и моя догадка не хуже любой другой. Спорь со мной, если можешь, женщина!
Имарра удрученно вздохнула.
— Жаль, что он не попал в руки лорда Ашулока или Фарземума, потому что именно лорд Чам в этом месяце должен поставить сто рабов, судьба которых останется неизвестной.
Если они и продолжали разговаривать, я об этом не знаю: усталость победила мое любопытство, и я уснул.
Следующие два дня я провел рабом на вилле лорда Чама.
Со мной не обращались плохо, но и не баловали. Рабы — ценное имущество в Яркой Империи, потому что их труд содержит торговую аристократию Перуштара. Мои изрезанные ноги зажили с чудесной быстротой, благодаря замечательным свойствам мази, которой Канелон смазал порезы и ушибы.
У разговорчивого доверенного домашнего раба Канелона я многое узнал за время своего вынужденного бездействия, вызванного ранами. Старик родился рабом и другой жизни не знал: для него рабство было естественным состоянием, и он совсем не хотел свободы. Читателю это может показаться невероятным. Мне вначале тоже. Либо старик совершенно деградировал из-за своего рабского состояния, либо он исключительно коварен и хитер. Я много разговаривал с ним и, к своему изумлению, обнаружил что неверно и то и другое.
Когда я спросил его, почему он не хочет свободы, он ответил, что в таком случае у него не будет крыши над головой и никто не будет о нем заботиться и кормить его. Как раб, он часть имущества знатного семейства Искелион, и дом Искелиона кормил его, одевал, давал место для сна. А если бы он был свободным человеком, никто не побеспокоился бы, жив он или мертв, никто не пожалел бы, если бы он умер от голода и холода однажды ночью на улице — а именно такой была бы его судьба, если бы он проявил глупость и принял сомнительный дар свободы.
