Но вот своеобразный мост: с берега на берег перекинут древний ствол с обструганным верхом – по нему и перебежали.
Ночь рвалась неистовым собачьим лаем – обернулись – безумные глазищи сверкали уже по стволу, а на том берегу прыгали факелы «Черных псов», озверевших хуже псов настоящих – они готовы были подвергнуть Творимира смертным мукам прямо здесь, в лесу…
Но псы так и не перебежали – замерли, словно на незримую стену налетели. Один даже не удержался – соскользнул – полетел вниз, заскулил. Да и остальные щенками заскулили, поджали хвосты, повернулись, и, толкая друг друга, бросились обратно.
– А псы что–то недоброе почуяли… – молвил Творимир, и тут же получил ответ.
Уныло, чуждо жизни взвыли волки, и не где–то в отдалении, а рядом. Да вот они – стоят в десяти шагах. Никогда прежде Творимиру не доводилось сталкиваться с волками, но все же он знал, что ростом они едва больше собаки. Это же были настоящие великаны – полутора метров в высоту, с громадными, безумными блюдцами глаз. Их вожак даже превосходил ростом Творимира, и, судя по всему, одним махом мог перепрыгнуть овраг, а одним ударом лапы с когтями–саблями переломить взрослого человека.
Свет факелов переметнулся через овраг, словно в зеркалах отразился в глазищах вожака – он оскалил клыки. С того берега закричали:
– А–А–А!!! Добегались?!!!.. Жаль только, что не мы, а волчьи клыки вас терзать будут!..
«Черные Псы» сами боялись этих колдовских волков – поэтому бросились обратно к городу. Последним, кто оставался на том берегу был Бриген Марк. Он закричал надрывающимся от ярости голосом:
– Э–эй, Творимир – а это тебе подарочек за Нее! За то, что из жизни не дал уйти; за то, что в царский горем отправил…
Хищно свистнула стрела, миллиардом ос впилась в правое плечо – раздробила мускулы, в кости засела. Меч выпал из обессилевшей руки, а волки учуяли запах крови – медленно, зная, что добыча не уйдет, стали надвигаться.
Художник подхватил было меч, но один из волчищ метнулся на него сбоку – не сбил с ног, не разодрал, а только выбил меч из рук. Два человека оказались в плотном волчьем кольце. Вожак присел на задние лапы, а Творимир, держась за кровоточащую руку, прошептал:
– Похоже, нас собираются куда–то вести… Ну, поехали – выбирать все равно не из чего… – и уже взобравшись на серую спину, и судорожно ухватившись здоровой левой рукой за шерсть, все стонал. – …Верхом на волке? Это как из сказки. В детстве, на Земле, мне эти сказки мама читала… – он заскрежетал зубами. – …На какой такой Земле? Где, когда это было?.. Как все путается в голове… Кто я?.. Эй, ты слышишь меня?! Ну, что же ты молчишь?!!
Так, находясь у грани забытья, закричал он художнику, но тот, конечно, безмолвствовал.
Подобно серым теням – голодным отсветам Луны, неслись сквозь лес волки. Только они, век здесь прожившие, могли с такой скоростью изворачиваться среди стволов и кореньев; одним прыжком пролетать и прогалины, и бездонные овраги. Но все же и они едва–едва поспевали за своим вожаком…
Вылетающие из черноты, уходящие в небытие стволы слились в сознании Творимира в единую темную нить. Уходили силы, и, засыпая, он надеялся, что очнется в знакомой обстановке – там будут земляне; скажут, что у него был бред, но теперь все в прошлом…
Но очнулся он в еще более таинственном месте.
* * *
Над Творимиром склонялось нечто темное, состоящее из бессчетных наростов и впадин, практически без лица, но с двумя острыми, ядовито–оранжевыми клыками. Задвигались клыки, и заскрежетал вывернутый, безумный голос:
– Сколько ты прожил?..
Творимир закашлялся от смрада, и с трудом выдавил:
– В голове все спуталось… Ничего не могу вспомнить… Выпустите меня…
Клыки выдвинулись, с них закапал едкий яд.
– У тебя два пути: либо в мой желудок, либо – служение мне…
– Служение… – прокашлялся Творимир.
– Я не зря спросила, сколько ты прожил. Тебе не дашь больше сорока. А я прожила пять тысяч лет. Людишки прозвали меня Смертеницей–паучихой. Прежде я ткала паутину – ловила птиц, всякое зверье, а иногда вас – людишек. Но за пять тысяч лет у меня отнялись лапы, и, если бы не помощники мои, волки – я была бы сейчас беспомощна. Теперь у меня появятся два новых помощника. Один – с художественными навыками, будет ткать; второй – то есть ты – будет следить за моим хозяйством. И не думайте бежать…
И тут невыносимая боль прорезала правую руку Творимира, он глянул, и увидел, что в отверстие от стрелы входит толстенная нить, берущая начала в отвратительно–склизком брюхе паучихи. Он сразу определил, что нить слеплена не только с нервными окончаниями, но и с костью. Но, когда он увидел молодого художника – задрожал от жалости и негодования. Нити пронизывали его голову – голова распухла раза в два, и походила на готовое лопнуть яйцо…
…И началось это кошмарное служение.
Творимир ходил в сотканных из паутины, всегда темно–серых залах, и, когда видел в стенах какое–нибудь движение, должен был их разгребать (его руки были покрыты специальной мазью, от которой паутина не липла) - он доставал едва живую птицу, зверька, и нес отвратительной паучище, которая без движения лежала в главной зале. Если же он пытался зверька или птицу освободить – из руки и по всему телу волнами прокатывалась боль. Он не знал, где находятся эти залы, как выглядят снаружи, но то, что они огромны – понял в первый же день. Порою целый час занимала дорога в одну сторону, затем – час обратно к паучище. Раз птица вырвалась из рук, и зацепилась на потолке – ему пришлось карабкаться за ней по выступам и болтающимся нитям. Он упал, но не расшибся – пол оказался мягким, как живое тело…
Ему казалось, что в его жилах не кровь, а вязкий, теплый сахар, который туманил сознание, но не давал окончательно забыться. Ленивые мысли сонно крутились вокруг стен, паутины, сна, еды…
Кстати, вопрос с едой был решен очень просто: с некоторых нитей капало нечто густо–вязкое, сахарное на вкус – это он и глотал, быстро удовлетворял свой голод… и снова шел–шел–шел – по бесконечной, однообразной череде залов.
Лишь единожды его мысли прояснились. Тогда он увидел художника – точнее, то, во что художник превратился – он шел часа два и забрел в эту дальнюю, еще недошитую залу. Вместо одной стены открывалось плотное переплетение черных, плотно сплетенных стволов (там была нехоженая лесная глушь). Там деловито суетились волки: задействованы были их острейшие клыки – ими они впивались в стволы, ожесточенно грызли – летели щепки. Затем на ствол тараном налетал вожак – ствол валился в определенную сторону – иные волки отталкивали падшее дерево передними лапами и мордами…
