Флаги не были добрыми. Ничто, связанное с Электричкой, не несло в себе добро. Флаги прятали тайны. Флаги никому не собирались говорить и подсказывать, представлять и пояснять. «Не можешь понять — догадайся».
Теперь отчётливее вырисовывался второй. Кроваво-красное небо, разорванное чёрной кометой. Можно было написать целое сочинение о том, что символизировало это полотнище. Но объяснение должно быть кратким. Одно слово. Или даже одна буква. Семь флагов — семь букв. В какое они могли слово собраться?
Хм, это уже интересно.
Но комета? Причём тут комета?
Неожиданно пришла догадка. И никакая это не комета! Это… это… это космический корабль, потерпевший катастрофу. Это РАКЕТА!
Р-р-ракета, кР-р-рылатая Р-р-ракета, Р-р-рухнувшая, Р-р-ревя, Р-р-раздирая, Р-р-раскалённое до к-Р-р-расноты, Р-р-растекающееся к-Р-р-ровью небо.
Р-р-р!
И сразу же словно ниточка протянулась. Красное небо, расставшееся с тайной, бессильно потухло. И в пришедшей на смену тьме сверкнули шесть серебряных звёзд. Созвездие Кассиопеи. И всё разом погасло. Кроме первой буквы.
Пальцы руки сжались, выдирая пахучую траву. Главное, теперь не расслабиться, не упустить удачу. Догадка — это как билет в лотерею. И пока странное солнце удачи разбрасывает лучами метки, надо покупать и покупать билеты, на которых сияют солнечные зайчики.
Зелёное поле, испещренное чёрточками. Поле без конца и без края. Степь да степь кругом. С-с-стелется с-с-степь, шелес-с-стит, с-с-сверкает под с-с-солнцем с-с-светлой зеленью, с-с-страшитс-с-ся ос-с-сени, с-с-тановяс-с-сь с-с-соломенной, пус-с-стой. Все буквы до единой мягко проскальзывают мимо. Только на «С» запинается язык. Только «С» ос-с-стаётся. С-с-сладкая, с-с-удорожная, с-с-сказочная. Странный вкус у буквы «С». Будто сорванный клевер хрустит меж зубов, нехотя расставаясь с розовой сладостью.
Новый флаг выплывает. Новый флаг колышется, дразнится. Пойми меня! А не поймёшь, так догадайся. А на флаге плещется море, волны синие, белогривые. По волнам русалка плывёт. Подмигивает озорными глазками. То левым, то правым. Вот я какая, сама посмотри. А кто я такая, сама угадай.
Русалка? Не-а! Неправильно.
Принцесса подводного царства! Слишком длинно, хотя и завлекающе.
Кто же ещё живёт в морях в русалочьих обличьях? Сирены? Но нет, не отзывается буква «С». Не любит её флаг. Принцесса подводного царства… Было уже, было… Новенького давай, ещё не слышанного. Но не уходит из сердца принцесса. Не уходит её замок. Не хотят исчезать её сёстры. И сердится царь морской, трезубцем взмахивающий Нептун.
И дрогнула картинка, эхом откликнулась, стрункой тоненькой отозвалась, капелькой зазвенела. Н-н-нептун. Не то!
И тёмный ужас неудачи!
Нет-нет. Назад. Вертится буква «Н». Наворачивается на ноги, налетает на Невскую Набережную, несётся над Новороссийском. Но нет Нептуна на знамени. Кто же русалочка эта?
Наяда!
Слово чужое незнакомое. Подсказал кто или само выпало? Да посказка больно странная, холодком приворожившая, продравшая морозом по коже, уводящая…
Всё! Зажмурить глаза и забыть про наяду, не думать ни о чём. Помнить только букву «Н». И Арбуз следующего флага… Арбуз… Полосатый, круглый с хвостиком, мы разрезали арбуз, приходите быстро в гости к нам, у него отличный вкус.
Ух… отпустило… Не кажется больше буква «Н» страшной. Не кажется, что подсказал кто-то. Верится теперь, что знала это слово Инна. Давно знала. А если и не знала, то в книге прочитала. Или в газете какой. А арбуз совсем нестрашный. Аткрытый та-акой и Ачаравательный. Атличный от всех. Атрицательный, Атласный. Аткравенно зелёный. Гордо стоит буква «А», расставив ноги и сложив руки полочкой. И в то же время дурачится, слова коверкает, под себя подправляет, спрашивает безмолвно: «Ну, ещё словечко одно переиначим из книжного в разговорное? Или уже со своими оставим?»
«Оставим», — кивает Инна. Любит она букву «А». Апельсины, ананасы, арбузы, абрикосы. Все округлые, манящие, попробовать зовущие, праздником пахнущие.
А праздник — это полный стол, это прогулки по городу, это шарики, улетающие в небо, это красивое платье. И мамина брошка, взятая из заветной шкатулки, пока никто не видит. И если уж мир весь не полюбуется, то хоть самой себе понравиться, минутку у зеркала повертевшись.
И сразу холодок тоскливый.
Зеркало. Седьмой флаг. Седьмой цвет радуги. Седьмая вода на киселе. Но буква «С» снова противится. «Нет меня там, — хихикает. — Присмотрись, присмотрись, кого в зеркале найдёшь?»
А кого в зеркале найдёшь? Кого увидишь, где рыбак видит рыбака, а доктор доктора. А если кто видит там уродину с нечищеными зубами и сальными растрёпанными волосами, то пенять не на кого. Сама ты в зеркале.
Так кто там? Кто в зеркале?
«Я!» — сказала Инна и поставила точку.
А потом выстроила буквы. И получилось слово. Третий флаг, ловко увильнувший от перекрёстного допроса, не смог утаить букву, не смог сохранить пустое место в шеренге. Вывернулась буква без всяких подсказок и объяснялок. Вывернулась и оказалось братишкой-близняшкой той, что соскочила с зелёно-полосатого арбуза. Выпрыгнула из сумрака недосказанного и заняла своё место, будто всегда тут стояла. Будто изначально знала про неё Инна. Как про… Не будем говорить про кого.
Тогда Инна лукаво отвернулась от буквы «Н». А та присмирела и не выпячивалась из строя.
КРАСНАЯ.
Красная чего?
Красная Площадь? Красная Плесень? Красная Жара? Весна-Красна? Красная, красная кровь…
Как много в этом мире красного. Как много осталось красного в этой стране.
Красная Пресня? Красная Звезда? Красная Дата В Календаре?
Красная…
Прилагательное, которому никогда не стать существительным. Которое не может без него. Которое притягивает его изо всех сил, чтобы не потерять смысл и остаться в этом мире, наполненном миллионами слов на тысячах языков.
Красная Вода? Красная Земля? Красная Злая Луна? Красная Стрела — поезд такой до Москвы.
Или Красная Струна, о которой говорил Он… Куба… И буквы забылись. Зато лицо нарисовалось до мельчащих чёрточек. Высокий. Самый высокий в отряде. Уверенный в себе. И не боится драться. Чуточку смешно шевелятся его губы, когда он рассказывает о чём-то. Или властно сжаты, когда он стоит на линейке и косит взором в сторону. Инна и сама украдкой посматривала туда, где за спинами четвёртого отряда сплетаются стволы угрюмых елей. А сквозь тёмную хвою, словно скелет доисторического зверя, белеет ствол высохшей, мёртвой пихты. Куба прав. После заката, на фоне угасающего неба верхушки елей смотрятся особенно зловеще. Вот если бы умела она рисовать! Но художник из неё никак не получался. А фотоаппарат не покупался даже на самые большие праздники. Иначе привезла бы она его в лагерь, и на одном из кадров давно бы увековечились и чёрные ели, и яркое небо заката, и… если повезёт… фигура с всклокоченной шевелюрой в бледной, распахнутой рубахе.
