Ну я ему отвечаю: мол, спасибо, Ваня, пока не надо, но в честь чего буча-то? Раменский что, племянником Чубайса оказался? Почему бригада? Почему ФСБ? А он в ответ: Коля, тут серия. Наш Раменский — девятый покойник за два года. Всех валили по-разному, но всем на лбу эту буквицу резали. И еще — все терпилы по северу Подмосковья раскиданы.
Вот такие, в общем и целом, дела.
— З-н-чит, все-т-ки с-танисты? Ш-йка? Пр-блудные? Д-икие? Да? — У Яны в глазах зажегся профессиональный ментовский огонек.
— Может быть, может быть… Но даже в этом случае я бы вас не грузил, — Громыко снова разлил коньяк, но пить не стал. Покрутив в руках стакан, он решительно отставил его в сторону:
— Попросил я у Вани данные на убиенных и начал рыть. Все они очень разными людьми оказались, ну просто совсем разными! Тут тебе и бизнесвумен, и бухгалтерша, и дизайнер, и моряк дальнего плавания. Даже уголовник один затесался, рецидивист! Жили эти люди в разных городах страны нашей необъятной, друг с другом вроде не общались, однако всех их судьба в различное время привела в Москву, а затем — в Подмосковье, где они и закончили, так сказать, свой земной путь.
Троих перед смертью пытали, как Раменского, остальных просто убили.
— Совпадение? — высказал предположение граф, — или все же у этих несчастных господ и дам было что-то общее, объединяющее?
— А-ул-ики? У-лики-то есть? — вклинилась Яна.
— Слушайте дальше, — Громыко снова раскрыл папку, пошелестел бумагами. — Значит, по уликам: кроме буквы «г» на лбу и предположительно схожих орудий преступления — заточки, ножей каких-то чудных самодельных, тесака острющего, особо ничего и нет. Ну так, мелочи — там нечеткий след ноги, тут размазанный палец, в картотеке не значащийся… Глухо, короче. По заключению экспертов, убийц от трех до пяти человек. Необычайной физической силы люди и скрытные очень. Самое главное — ни одного свидетеля нет! Во всех девяти случаях никто ничего не видел, хотя одно убийство произошло вообще на оптовке в Талдоме, в туалете рыночного кафе! И официантки, и посетители видели потерпевшего, моряка того самого, дальнего плавания. И даже как он в туалет зашел, видели. А спустя минут десять его там и нашли — кишки наружу, дырка в сердце. И буква «г» на лобешнике.
— Ну не призраки же это все сделали! Чертовщина какая-то! — не выдержал Илья.
— Именно что чертовщина, Илюха! — Громыко скривился. — Теперь внимательно слушайте, к главному подхожу.
У всех потерпевших в биографии есть только два маленьких, ничтожных объединяющих эпизодика. В одна тысяча девятьсот восемьдесят замшелом году все они, все девять, работали в некоем пионерском лагере. На разных должностях, в разные смены, но работали! Это — раз!
И у всех у них за какое-то время до того, как они оказались в Подмосковье, в жизни начали случаться неприятности. Да чего там — неприятности, бляха-муха, жизнь начала рушиться! Конкретно, такая непруха навалилась — только держись! Это — два!
Громыко шумно выдохнул и опрокинул стакан. Пока он закусывал пряником, за столом царила напряженная тишина.
— М-да… — протянул наконец граф и покачал головой. — Дело и впрямь попахивает вмешательством потусторонних сил. А карта с отметками мест убийств у вас есть, Николай Кузьмич?
Громыко молча вытащил из папки и протянул Торлецкому пятнистый кусок карты Московской области, покрытый красными кружками и стрелками. Граф, Яна и Митя склонились над ним, разглядывая зловещий многоугольник.
— Лагерь… Пионерский лагерь… — задумчиво пробормотал Илья, что-то припоминая.
— Илюха, ты чего? — не понял отставной майор. — Да не ломай ты голову, мы весь этот лагерь проверили на сто рядов. Был, был там какой-то инцидент, дети в тайге пропали, с концами. Первое, что на ум приходит, — месть родителей. Но они, родители эти несчастные, тут ни сном ни духом! Во-первых, многих уже и в живых-то нет, кто спился, кто руки на себя наложил, кто в аварию попал, а во-вторых, у всех ныне живых алиби стопроцентное — не было их в Подмосковье в последние годы. Сто пудов — не было…
— Почему вы так уверены, Николай Кузьмич? — оторвался от карты Торлецкий.
— Да потому что все они живут в городе Иркутске и Иркутской области, — махнул рукой Громыко, и закончил: — И вот когда вся эта жуть мистическая навалилась на меня, позвонил я знакомцу одному, из бывших гэбэшных волков. Он консультантом в бригаду ту межведомственную вошел, кстати. Встретились мы, посидели, выпили. Я ему в общих чертах тему обозначил, а он мне в ответ: «Существуют вещи, ни объяснить, ни бороться с которыми мы не в состоянии. Этот случай — из такого ряда. Здесь чужая воля. И чужой разум. Лучше не трогать этого. Мы все воображаем себя охотниками, а на самом деле всего лишь улитки, что выползли на рельс. Поезд пройдет — и уцелеют лишь те, кто не успел залезть повыше. От остальных ничего не останется. Совсем. Понимаешь?»
И это не капитанчик какой-то, а целый отставной генерал Комитета государственной безопасности Советского Союза мне сказал, понимаете? Вот тогда-то я и напил…
— Точно! Точно — Иркутск!! — вдруг заорал Илья, вскакивая, — а лагерь назывался «Юный геолог», так?!
У Громыко вытянулось лицо:
— Ну, так… А ты-то отку…
— Я вспомнил! Вспомнил! — снова перебил его Илья. — Зава, ну, то есть Вадим Завадский, мне рассказывал перед отъездом в Лондон. Мы с ним тогда еще поссорились… Короче, Пастыри эксперимент проводили. Там, в Сибири, прорыв Хтоноса случился, так они несколько высших марвелов использовали, чтобы какой-то темпоральный перенос осуществить. Но чего-то там не сложилось или наложилось одно на другое… В общем, дети пропали бесследно.
— Мать-твою-в-три-бога-душу! — грохнул Громыко кулаком по столу. — Пастыри! Я так и знал, в-рот-пароход…
* * *
— Нет, ну не Пастырские это методы! — кипятился Илья, стуча кулаком по столу. — Они бы памяти лишили, в дурку определили или еще какую пакость сделали. А резать, измываться — тут Хтоносом попахивает. Гадом буду — кубло там, поблизости. Вот на что хотите поспорю…
Давно остыл самовар и опустела бутылка «Реми Мартин». В гостиной графа Торлецкого бушевали страсти.
— Мозги скрипят — аж слышно! — откомментировал происходящее Громыко.
— Только толку нету, — мрачно поддакнул Митя и тут же процитировал: — «Благородный муж собьет масло даже из воды».
Версий и гипотез за час напридумывали кучу, но все они не выдерживали критики. Самый простой и верный путь, позволяющий найти хоть какую-то зацепку в этом запутанном деле, предложил сам Громыко:
— В лагере том пионерском, ети его в душу, персонала было пятнадцать человек. Где девять — мы все в курсе. Из шести оставшихся четверо умерли своей смертью в разные годы, от старости, от болезней — проверено. Один утонул, давно, в девяносто первом. Там тоже все чисто.
