Рауну кивнул.
— То и говорю. Знавал я таких дворянчиков, что в жизни не догадались бы, к чему я клоню. — Он перевел дух. — И в этом часть той беды, в которую попала Валмиера, понимаете?
— Простонародье должно быть верно своему господину, как господин верен королю, — промолвил Скарню.
— Вы, конечно, правы, сударь, — вежливо отозвался Рауну. — Но господа должны и заслуживать верности, не так ли?
Сестра Скарню ответила бы «нет» без всяких раздумий. Краста предположила бы — да и полагала, — что ее благородной крови довольно, чтобы требовать повиновения. И велела бы высечь Рауну на конюшне за дерзость мыслить иначе. Прежде чем Скарню получил под свое начало роту солдат, его отношение оставалось схожим, хоть и менее выраженным.
— Есть разница, не так ли? — медленно проговорил он. — Люди пойдут так далеко, как готов завести их вождь, но ни на шаг дальше.
В этом он убеждался на всем протяжении злосчастной недавней войны.
— Точно так, сударь. — Рауну кивнул. — И в другую сторону они пойдут так далеко, как оттолкнут их вожди, — вот ради чего мы собрались выйти на охоту этой ночью. Мы должны показать людям не только за что выступаем, но и против чего.
Ближе к вечеру поглядеть, что они наработали за день, явился приютивший их крестьянин. Гедомину всюду ходил с палкой — наследство Шестилетней войны. Возможно, поэтому он недолюбливал альгарвейцев в достаточной мере, чтобы выступать против них, но подтвердить это Скарню не сумел бы: о себе хуторянин рассказывал неохотно.
Окинув взглядом поле, он потер подбородок и бросил:
— Ну, если бы вы вовсе ничего не делали — было бы хуже.
И с этой похвалой, от которой у обоих солдат уши горели, повел беглецов в дом.
Его супруга Меркеля — вторая жена, младше мужа едва ли не вдвое — подала работникам ужин: кровяная колбаса и тушеная кислая капуста, хлеб и домашнее пиво. Скарню недоумевал про себя, как хромоногий бобыль смог завоевать ее сердце. Приходили ему в голову и другого рода мысли, но капитан надеялся, что воспитание поможет ему скрыть их от Гедомину.
Когда стемнело, Гедомину медленно поднялся по лестнице на чердак и так же медленно спустился, сжимая в левой руке волшебную палочку. Оружие было не столь мощным, как те жезлы, что принесли с собой Скарню и Рауну, — предназначалось оно больше для того, чтобы настрелять мелкой дичи. Но и человек, поймав тонкий луч в сердце, больше не встанет.
Сунув жезл под мышку, Гедомину послал жене воздушный поцелуй и вместе со Скарню и Рауну вышел в ночь. Свои жезлы солдаты прятали в амбаре. Гедомину при необходимости мог передвигаться неожиданно легко и быстро. Он вел их по ночному лесу тропками настолько узкими, что Скарню заблудился бы на них и при дневном свете.
— За короля Ганибу! — окликнул их кто-то на очередном пересечении тропинок.
— Валмиера! — отозвался Гедомину.
Скарню бы мог придумать более изобретательные пароль и отзыв — эти первыми пришли бы на ум альгарвейцам. Но это могло подождать. Сейчас они присоединились к маленькому отряду из четверых не то пяти крестьян, чтобы в ночной тишине поспешить к деревне Павилоста.
— Жалость, право, что мы не можем заглянуть в гости к самому графу Энкуру, — заметил Скарню.
Семи или восьми партизан недостаточно, чтобы взять приступом графский замок, если только стража на стенах не спит — а стража Энкуру, по слухам, бдила день и ночь.
— Довольно будет и управляющего, — ответил один из местных жителей. — Даже лучше будет, правду говоря. Это он собирает подати, которыми нас обложил Энкуру, и вдвое сверх того, так что сам разбогател, точно граф. И сами знаете, что к рыжикам он ластится. Вся округа на двадцать миль отсюда рада будет его в гробу увидать.
До войны заговорить о дворянине или его управляющем в таком тоне значило совершить государственную измену. Формально рассуждая, ничего не изменилось. Но это был шанс нанести удар по альгарвейцам, что значило намного больше.
Гедомину невольно подчеркнул это.
— Народ должен понять, что нельзя покорно исполнять что ни скажет любой погадок в юбке — если не хочешь жестоко за это поплатиться.
— На том и порешим, — заключил Рауну. — Туда, туда, и вон туда тоже, — указал он позиции, откуда удобно было вести огонь по дому управляющего — самому большому и роскошному во всей деревне, оставаясь при этом незамеченными. — Пошевеливайтесь!
Крестьяне торопливо разбрелись по местам. Скарню позволил командовать сержанту — Рауну не раз доказывал, что разбирается в своем деле.
— А теперь, — ветеран коротко кивнул маркизу, — получайте!
Подхватив с земли булыжник, сержант запустил его в соблазнительно широкое окно.
Звон битого стекла смешался с гневными воплями. Дверь распахнулась. Словно из разворошенного мальчишками муравейника, на улицу выбежали двое альгарвейцев и светловолосый мужчина в бархатных панталонах и таком же камзоле — без сомнения, управляющий. Должно быть, они решили, что это шалят деревенские мальчишки. Свою ошибку они осознали быстро, но ненадолго — налетчики спалили их на полушаге. Мертвые тела рухнули наземь беззвучно — так тихо, что никто даже не выглянул из дома — узнать, что случилось. Рауну разрешил эту проблему, запустив булыжником в соседнее окно.
Из дому выскочили, ругаясь, еще двое альгарвейцев и один валмиерец. Увидав мертвые тела товарищей посреди улицы, они застыли на крыльце, и это погубило их. Скарню спалил одного, его товарищи — остальных.
— В доме, наверное, еще остался народ, — бросил Рауну. — Заглянуть, что ли?
Это был вопрос стратегии, а не тактики, поэтому сержант обратился с вопросом к своему командиру. Но Скарню, поразмыслив, мотнул головой.
— Мы сделали то, за чем приходили. Сейчас мы не можем позволить себе нести потери.
— Разумно сказано, — согласился сержант. — Ладно, уносим ноги.
Так же неслышно, как входили в Павилосту, налетчики покинули деревню. Позади крики и женский визг свидетельствовали о том, что плоды их трудов обнаружены.
— Мнится мне, что тот, второй поганец в штанах, был Энкуру собственной персоной, в гости к управляющему наведался, — заметил Гедомину. — Будем надеяться.
— Да, это был бы сильный удар, — согласился Скарню. — В следующий раз, куда бы мы ни целились, так легко не придется. В этот раз враг не опасался ничего. Дальше — будут бояться.
— Пусть боятся, — ответил старик. — Мы обернемся обратно простыми крестьянами, и все. Никто на крестьян не обращает внимания. А как уймется шум, снова по рыжикам вдарим. — Он оглянулся через плечо: — Не отставайте! А то до утра домой не доберемся. Меркеля ждет.
