Никогда не спорь с беременной женщиной!
А лучше вообще держись подальше, не то все одно виноватым будешь.
О чем это я? Голова пухнет, спасу нет. О деле, стало быть… дело же такое. Дошли до меня слухи, что будто бы папаша Брана, о котором ты, старый хрыч, небось уже и запамятовать успел, возжелал премного с райгрэ примириться. И от желания этого строчит послания, одно другого длиньше, клянется в вечной любви и поклоны бьет, о прощении умоляя.
Нет, я-то те послания читать не сподобился, однако же ж большого ума не надобно, чтоб понять, чего эта скотина старая добивается. Ежели райгрэ простит и запрет свой снимет, то папаша Бранов первым же днем к тебе в гости наведается и отнюдь не с розанами в зубах.
Райдо отложил лист, который обрывался, подведенный длинной кривоватой чертой. Под ней письмо продолжалось, но почерк Кеннета изменился, сделавшись четче, аккуратней, что само собой свидетельствовало о новостях не самых приятных.
Имелась за старым приятелем одна особенность: чем гаже были новости, тем аккуратней почерк.
Райдо вздохнул и подвинул чистый лист.
Все же голова по-прежнему варила туговато, и читать Кеннетовы каракули без перевода Райдо не умел.
Друг мой Райдо, верно говорят, что лучше лишний раз промолчать, нежели молоть языком, как то за мною водится. Не подумай, что на старости лет я сделался суеверен, но иные совпадения иначе, нежели происками самое судьбы, в которую мы оба верим, не объяснить.
Я не успел дописать письмо, которое ты, надеюсь, уже прочел, не раз и не два кляня мой корявый почерк. Впрочем, зная некоторые мои особенности, ты теперь желал бы, чтобы этот почерк по-прежнему оставался корявым.
Не могу сказать, что новости, которые я собираюсь тебе сообщить, плохие, но и хорошими их не назову. Скорее уж жопой чую грядущие неприятности, но не могу сказать точно, откуда их ждать.
Мой старый приятель, знать о котором тебе не надобно, сообщил преудивительную новость. Райгрэ Медных отозвался-таки на послания Бранова папаши и дал свое согласие на встречу. И встреча сия состоялась третьего дня. Длилась она почти час. И ежели перед самой встречей райгрэ был настроен послать дорогого со-родича в хрысевы леса, то после сменил гнев на милость.
К сожалению, мой старый приятель знать не знает, о чем шла беседа, поелику он не настолько глуп, чтобы рисковать и совать и без того чрезмерно длинный нос в дела райгрэ. Но предполагает, что папаша Брана вовсе не планы мести излагал.
Пока ему свободы не дали, но и назад не спровадили, что навевает некоторые опасения. Похоже, что райгрэ взял паузу на размышления. И узнать, о чем же таком размышлять станет, при всем моем желании я не смогу. Однако я перекинулся парой слов со своим папашей. Он-то в высокое общество вхож, а потому и последние сплетни знать должен.
По его словам выходит, что райгрэ Медных весьма заинтересовали вопросы наследственного права, а в частности прецеденты, когда это право распространялось на полукровок.
Думай сам, Райдо. Ты умный. И башка у тебя большая. Но сдается мне, что весьма скоро решение будет принято. И я даже подозреваю, какое именно. Райгрэ проще дать согласие, глядишь, Бранов папаша и угомонится, остынет с местью, нежели запретить и получить ослушника.
Мои приятели пока приглядывают за домом. Я же разошлю весточки и нашим. Приглашу к тебе погостить. Оно, конечно, Гарм — парень надежный, за него хорошие люди ручались, но много — не мало… если что, чай, не объедим. А коли Бранов папаша, дозволение высочайшее получив, сунется, то беседу с ним лучше беседовать при своих людях. Тогда, глядишь, и выслушает.
Нет, про него говорят, что не такая уж и скотина. Но в сыночке своем души не чаял, а потому, Райдо, жопой чую, ничего хорошего тебе от этой встречи ждать не стоит.
Пишу и думаю, что свидимся мы с тобой скоро.
И встрече этой я премного порадуюсь.
Так ты как там, еще не надумал жениться? Смотри, папенька мой, хоть и недолюбливаю я его за старое, но законы знает крепко. И баит, что на стороне Медных тот.
В общем, кланяюсь и желаю тебе крепкого здоровья.
Пригодится.
Райдо отложил письмо и закрыл глаза.
Прав был старый товарищ. Крепкое здоровье еще как пригодится… и нервы не лишними будут.
Следующие несколько дней ничего не происходило.
Дождь не в счет, яркий, весенний, он начался в полночь и к полудню расплавил остатки снегов, отмыл каменные стены старой башни до блеска, а на заднем дворе оставил зеркала луж.
В лужах отражалось солнце, желтое и яркое, как апельсин.
И это апельсиновое близкое солнце манило, что суматошных серых воробьев, что галок, что старого грача, который взял за обыкновение расхаживать по крыльцу утренним дозором.
Птицы Райдо забавляли.
Люди — тревожили, пусть и походили на этих самых птиц.
Они появились на излете первого месяца весны. Появились без приглашения, стаей беспокойных галок, ряженых в черное, одинаковых, что в своем трауре, что в обычной человеческой суетливости. Они крутят головами, шепчутся, жмутся друг к другу, глядя на Райдо с откровенным страхом, и лишь их предводительница, женщина-ворона в сером платье с черной шалью на плечах, спокойна.
Она выделяется, и тем, что на голову выше сотоварок, и этим своим нехарактерным спокойствием, и нарядом.
Черные манжеты.
И черная шляпка, украшенная крупными черными бусинами. Из украшений на женщине — серьги и крестик, тоже черный, выглядящий опаленным.
Вдовье узкое кольцо на пальце.
Палец этот то и дело касается крестика, точно проверяет, на месте ли он. Наверное, этот символ веры бесконечно важен для женщины, если она боится потерять его. Или не потерять, но остаться без божественного покровительства? Но ворона, как есть ворона, и птичьи круглые глаза поблескивают по-за сеткой вуали, разглядывают Райдо.
И губы сжимаются.
Губы у нее узкие, вялые, такие не оживить помадой.
— Слушаю вас, — молчание затягивалось, и Райдо это было не по душе, как и сам визит.
Женщина-ворона откинула вуаль.
Лицо худое, изможденное даже, с глубоко запавшими глазами, с острыми скулами и вялым подбородком. Серое. И серость эта — вовсе не от телесной истощенности.
Нос вот массивный, и вправду напоминающий клюв. Острый. Лоснится и красный, с крупными порами.
— Мы принесли вам петицию, — женщина-ворона смотрит в глаза, без вызова, но с бесконечной усталостью, которая так хорошо знакома Райдо.
Эта женщина хочет уйти.
Она еще жива, и проживет, быть может, год или два, а то и десять, а может, и того больше. Ее держит исключительно вера и этот чугунный крест, в который она вцепилась.
