Вскоре он вышел из комнаты и спустился по лестнице в подземелье — посмотреть, как казнили гонца.
Алаис точно знала, почему ей был сделан этот невероятный подарок — путешествие с отцом на «Морской Деве»: в конце лета Селвена собиралась выйти замуж.
Катрини бар Эдинио, чей отец владел обширным поместьем с оливковыми рощами и виноградниками к северу от Астибара и скромным, но процветающим банкирским домом в городе, попросил у Ровиго руки его дочери в начале весны. Ровиго, предупрежденный заранее второй дочерью, дал согласие. Это решение было рассчитано, в числе прочего, и на то, чтобы воспрепятствовать намерению Селвены, о котором она часто напоминала, покончить с собой, если до осени она не выйдет замуж, а будет все еще жить в доме родителей. Катрини был серьезным и приятным юношей, пусть и скучноватым, а Ровиго в прошлом вел дела с Эдинио, и этот человек ему нравился.
Селвена пребывала в состоянии экстаза по поводу свадебных приготовлений, перспективы вести собственный дом — Эдинио предложил поселить молодую чету в маленьком домике на холме рядом с его виноградниками — и еще, как однажды вечером понял Ровиго из ее разговора с младшими сестрами, по поводу предвкушаемых радостей супружеской постели.
Он радовался ее счастью и с удовольствием ждал свадебного торжества. Если его и посещала временами грусть, которую он старался скрыть, то он относил ее за счет естественных чувств отца, который увидел, что его девочка превратилась в женщину быстрее, чем он подготовился к этому. Когда Ровиго увидел, как Селвена шьет красную перчатку для своей брачной ночи, это подействовало на него сильнее, чем он ожидал. Он отвернулся от Селвены, лихорадочно и весело болтающей с Алаис, аккуратной, тихой и внимательной, и нечто вроде печали охватило его среди царящей в доме веселой суеты.
Казалось, Аликс его понимает, может быть, даже лучше, чем он сам себя понимал. У его жены появилась привычка похлопывать его по плечу в самые неожиданные моменты, словно успокаивая испуганное животное.
Он действительно беспокоился. Этой весной отовсюду приходили ожиданные известия, сулящие перемены. Войска барбадиоров запрудили дороги, двигаясь к северу Феррата, к границе с Сенцио. Из недавно провозглашенного Королевства Западной Ладони на эту провокацию пока не поступило ясного ответа. Или вести о нем еще не достигли Астибара. Ровиго давно не получал ни одной весточки от Алессана, последняя пришла задолго до дней Поста, но тот уже давно предупреждал его, что этой весной может произойти нечто новое.
И что-то такое носилось в воздухе, ощущение ускорения и перемен, которое совпадало с настроением весеннего расцвета, а потом превратилось в ощущение опасности и угрозы насилия. Казалось, он слышит и видит это повсюду, в топоте армий на марше, в том, как люди в тавернах понижают голоса и слишком быстро оглядываются, когда кто-то входит.
Однажды утром, проснувшись, Ровиго продолжал видеть внутренним взором огромные глыбы плотно смерзшегося речного льда, которые случайно увидал много лет назад далеко к югу во время долгого путешествия вдоль берегов Квилеи. И этим внутренним взором, лежа на кровати, подвешенный между сном и явью, он видел, как этот лед ломается и река снова начинает течь свободно, унося ломающиеся и скрежещущие льдины к морю.
В то же утро за кавом, стоя в кухне, он объявил, что собирается в город, взглянуть, как идет подготовка «Девы» к ее первому плаванию в этом сезоне, в Тригию, с товарами, возможно, с вином — может быть, с вином Эдинио. Он собирался обменять его на полный трюм первой весенней шерсти и тригийского козьего сыра.
Это решение пришло внезапно, но было принято не вовремя. Обычно он весной совершал поездку на юг, может быть, немного позже, в основном по делам торговли, отчасти для того, чтобы разузнать, что можно, для Алессана. Он поступал так много лет, по обеим причинам, с тех самых пор, как познакомился с Алессаном и Баэрдом и провел с ними долгую ночь в южной таверне. После нее он узнал разделенную страсть души и цель, на осуществление которой могла уйти целая жизнь.
Итак, весеннее путешествие было ежегодным и обычным. Необычным и весьма импульсивным было его предложение, сделанное между двумя глотками утреннего кава, взять с собой Алаис.
Его старшая, его гордость, его умница. Он считал ее такой красивой, что словами не описать. Никто не попросил ее руки. И хотя он знал, что она искренне рада за Селвену и вовсе не огорчена за себя, это не помешало ему ощущать острую жалость всякий раз, как он бросал на нее взгляд среди растущего возбуждения приготовлений к свадьбе Селвены.
Поэтому он спросил у нее, преувеличенно небрежно, не хочет ли она поехать с ним, и Аликс быстро метнула на него, оторвавшись от кухонных дел, острый, встревоженный взгляд, а Алаис еще быстрее ответила с редкой для нее горячностью:
— О, слава Триаде, да! Мне бы очень хотелось!
Оказалось, что она давно мечтала об этом.
Это была ее давняя мечта, ни разу не высказанная, не произнесенная вслух. Алаис чувствовала, как предательский румянец залил ее щеки. Заметила, как переглянулись отец с матерью. Иногда она завидовала этому их общению при помощи взглядов. Никаких слов, казалось, они в большинстве случаев не нуждаются в словах. Потом Алаис увидела, как мать кивнула, повернулась к отцу как раз вовремя, чтобы поймать его медленную ответную улыбку, и поняла, что увидит море с борта «Девы» впервые в жизни.
Ей так давно этого хотелось, что она даже не могла вспомнить, когда это началось, когда этого желания у нее еще не было. Она помнила себя маленькой девочкой, достаточно легкой, чтобы сидеть на руках у отца, пока ее мать несла Селвену. Они спускались к гавани в Астибаре, чтобы посмотреть на новый корабль, который был ключом к их скромному достатку в этом мире.
И ей все понравилось. Три мачты — тогда они казались ей такими высокими, — взлетающие в небо, темноволосая фигура девы на носу, ярко-синяя, свежая краска бортов, скрип канатов и дерева. И сама гавань: запах смолы и сосновых досок, рыбы и эля, сыра и шерсти, пряностей и кожи. Грохот повозок, нагруженных товарами, отправляемыми в какую-нибудь дальнюю часть известного мира, или привезенными из дальних стран с названиями, которые казались ей волшебными словами.
Моряк, одетый в красно-зеленый костюм, проходил мимо с обезьянкой на плече, и ее отец поздоровался с ним, как со знакомым. Отец чувствовал себя здесь как дома, знал этих людей, дикие, экзотические места, куда они уплывали и откуда приплывали. Она слышала крики и взрывы буйного смеха, громкие споры, пересыпанные ругательствами, по поводу веса или стоимости товара. Потом кто-то крикнул, что в бухту заплыли дельфины; и вот тогда отец поднял ее на плечи, чтобы она могла их увидеть.
