Вот и Лисий Нос — знакомый лейтенант-башкир на башне бронемашины улыбается в тридцать три зуба и машет рукавицей — Проезжай! Знают, не в первой, а проверять нечего — машина пустая, только сумка с вещами. По дамбе, еще один блок, тут проверили и пластик личного удостоверения, и машину посмотрели, ну, и правильно… Да, в госпиталь… Ну и что ты скалишься? Я тебе тоже улыбнусь, я умею.
Мимо Отстойника и Базара. Так… ага, вот тут можно запарковаться. Стекло на капот, тентом накинуть…
…— Итак, давайте оформим бумажки — и прошу. Фамилия, имя?
— Вот, возьмите пластик, спишите.
— Ага, спасибо. Из Кронштадта?
— Нет.
— Родные?
— Нет.
— …Ясно… Отец?
— Нет.
— Неизвестно?
— Известно.
— …Извините… Давно?
— Два месяца назад.
— Хеллоуин? Морф?
— Эстонская. Ивангород.
— Аааа… Ясно. Бронегруппа? Их у нас собирали спешно, помню..
— Десант. Добровольцем вписался. Их вертолетом кинули, сгрузили припасов и гранатометов — и все. Четыре часа держались, никто не выжил. Но задержали эстов, до ЛАЭС дойти не успели они, как раз бронегруппы подошли и раскатали.
— Да, знаем, слышали… земля пухом… ну, пойдемте. Так, автомат придется сдать, правила…
— …Ну… конечно… а…
— Нет, нет, что вы! Приказ от июня действует! Так что — обязательное ношение — потому револьвер оставьте, и проверьте, что заряжен.
— Всегда. У нас на кордоне без всяких штрафов обошлись, по-другому никак и невозможно.
— Отлично!
…Очень это странное помещение, если посмотреть разумно. Вроде и все привычно, но на окнах мощные решетки и стекла выглядят несколько необычно…
И люди не очень обычные. На врачей похожи. Но только какие-то… Вот пожилая седая женщина, а глаза у нее какие-то глубокие, яркие. А вот помошник ее — молодой паренек. Только глаза такие, какие бывают у стариков-долгожителей. Тускло-выцветшие, как небо в летний полдень. И кисти у него нет, правой. Вместо нее — обтянутый перчаткой зажим.
Но левой он управляется неплохо. Вот вытащил небольшой пистолет, и одной рукой зарядил, загнал патрон в ствол. Странные какие-то врачи. Вон у тетушки тоже под халатом похоже кобура. Все тут странное какое-то. Это правда, если только смотреть разумно, по старому. По-новому — все вполне правильно.
— Ну, что? Начинаем — Говорит тетушка, и паренек кивает.
Что ж, начинаем…
…Когда это случилось, он даже не успел приготовиться. Старая жизнь оборвалась как-то внезапно… А ведь все было так хорошо! Так мирно и уютно! Даже последние беды прошли и Она успокоилась… Опять наступила гармония и счастье… И Она пережив горе, с каждым днем все больше радовалась, все больше и больше любила его… И вдруг… Все оборвалось. Несколько часов мучительного сопротивления, неумолимого приближения конца…
И вдруг… вдруг… когда уже все надежды ушли… произошло…
ЭТО.
Он не умер.
Это оказалось совсем не смертью. Он открыл глаза… А это кто? Нет, я их не знаю… хотя… нет. Знаю. Вот Она. Как все ярко, неприятно-раздражающе… и так… увлекательно и интересно! Тут что-то ударило сзади, причинив совершенно непередаваемую боль и обиду. И от возмущения, а заодно от удивления и от радости, он набрал полные легкие такого обжигающе-непривычного еще воздуха, и громко закричал…
— Ну, вот — паренек с глазами старика улыбнулся — Еще один. День прошел не зря.
— Да — ответила ему пожилая женщина с молодыми глазами — не зря. Еще один.
Она помолчала, глядя сквозь зарешеченное окно на оранжево-сизую полоску раннего зимнего заката, и чуть слышно прошептала:
— Еще один человек.
