— Дагди, — говорить Гвендолен могла только хриплым шепотом, — Орден же… ушел из Круахана. А ты что… здесь делаешь?
Ответа она не дождалась, потому что потеряла сознание и упала на ступеньки.
— Во как! — невероятный человек раскрыл глаза еще шире, и Дрей мог покляться, что зрачки у него вертикальные. — Кудряво ее заполоскали, да? Эти, что ли? — он пихнул огромным башмаком одного из лежащих на лестнице стражников и уставился на Дрея. — Эй, а ты там совсем завернулся? Болталом вообще дергать умеешь?
С большим трудом Дрей сообразил, что непонятные слова обращены к нему. В голове медленно начинало проясняться, благодаря чему он смог даже сделать один шаг вперед.
— Я вас видел…. вчера в трактире, — сказал он, стараясь выговаривать слова более или менее внятно. — Я тогда тоже… ничего не понял, но мне показалось, что вы спрашивали о Гвендолен. Вы… ведь вы тоже из Ордена? Нам лучше поскорее отсюда уйти.
Человек пренебрежительно фыркнул, но все-таки наклонился и легко поднял Гвендолен на руки.
— Не ерзай, я от них много раз слизывался. Вон, они же пока еще тухлые.
Он еще раз занес башмак, чтобы толкнуть стражников, но нахмурился и осторожно вернул ногу на место. Потом повернулся и так же громко, как пришел, затопал вниз по лестнице.
— А что вы… с ними со всеми сделали? — Дрей бросился следом, опасаясь только одного — что споткнется и не догонит. — Это ведь вы, правда? Подождите… вы можете идти не так быстро? Как ваше имя?
— Дагадд, — имя прозвучало, так, будто человек уронил несколько тяжелых камней. — Но можешь ляпать Дагди.
"Тоже не лучше", — подумал Дрей, переходя с быстрого шага на медленный бег. — "Хотя, с другой стороны, человек, способный одним присутствием укладывать на пол небольшой отряд, может зваться как ему заблагорассудится".
Ночью, как всегда, пошел дождь — затяжной, неспешный и холодный, обычный для Круахана, поэтому сложно было сказать, наступило ли утро. Просто небо за узким окном с решеткой из железных листьев стало светло-серым вместо темного, и сумрак в комнате слегка раздвинулся. Трое, коротавшие ночь у стола в разных позах, зашевелились, и один из них, маленький человек с темными грустными глазами, дунул на свечу.
Второй, сидевший на массивном деревянном табурете, поскольку ни одно кресло не могло его вместить, шумно вздохнул и в очередной раз наклонил кувшин над вместительной кружкой. За ночь в его широко раскрытых глазах отчетливо проявились красные прожилки.
Третий, худой и слегка сутулый, с лицом, покрытым морщинами, подошел к единственной кровати, на которой лежала, вытянувшись, рыжеволосая девушка со спутанными кудрями и разбитым подбородком. Она то ли спала, то ли была без сознания, только губы едва шевелились и дрожь пробегала по телу. Но стоило поправить тонкое одеяло, которым она была укрыта, как Гвендолен вскочила с невнятным криком, словно подброшенная. Маленький человек у стола тоже вздрогнул и едвп не смахнул на пол полупустой кувшин.
— Вот ведь у некоторых цапалки не так примотаны! — громко возмутился толстяк, спешно обороняя свое сокровище. — Совсем засохнешь с такими!
— На твоем месте, Гвендолен Антарей, я бы полежал несколько дней, — невозмутимо заметил третий собеседник. — И лучше всего не двигаясь.
Гвендолен моргнула и несколько растерянно оглянулась. В комнате было мирно, немного пыльно, но довольно уютно, особенно по сравнению с видениями, которые одолевали ее только что. В камине дотлевало одинокое толстое полено, роняя красноватые искры. Дагадд, слегка покачивающийся на своем табурете, тянул под нос какую-то бесконечную песню, сливающуюся со стуком дождя о ставни. В глазах Дрея стояла тревога, но сам он был необыкновенно тих. И третьего человека, присевшего на край ее постели, она тоже явно помнила.
— Кехтан, — сказала она, с трудом двигая нижней губой. — Ты по прежнему лучший лекарь на всем Внутреннем океане?
— Для того, чтобы понять, что по тебе прошлись сапогами, звание лекаря необязательно, — ворчливо отозвался Кехтан. — А чтобы предсказать, что тебе сейчас будет очень скверно, — прибавил он, видя, как Гвендолен откидывает одеяло и встает, — достаточно быть простым подмастерьем у аптекаря.
Ей было скверно, это правда, но совсем не от режущей боли в боку, которая возникала при каждом вздохе. В конце концов, нечто подобное она ощущала всякий раз, когда на небо всходила луна, и ей казалось, что вместо тонких, еле заметных шрамов на спине у нее открытые взрезанные раны. Ей было скверно, потому что в часах падала одна капля воды за другой, а Эбер все так же продолжал сидеть, прикованный к своему креслу. Но сквозь боль в душе разворачивалась надежда — она была уверена, что скоро все будет хорошо.
Гвендолен доковыляла до стола и оперлась о него обеими руками, переводя дыхание. Дагадд наконец оторвался от края кружки и посмотрел на нее прищурясь, с заметным любопытством, но заводить разговор не спешил.
— Это замечательно, Дагди, что ты решил остаться в Круахане.
— Хм, — невнятно отозвался Дагадд. Сделав очередной длинный глоток, он нашарил на столе надкусанный круг колбасы и вгрызся в середину. — Ничего тут не заваришь, полная кислятина. На вино звяков не натрясешься — попробуй просунься через их стенки.
— Что же ты не поехал со всеми на Эмайну? — как всегда, даже самый невинный вопрос у Гвендолен выходил слегка язвительным. — Там ведь свои виноградники.
Дагадд сумрачно покосился на нее и, поскольку словоохотливость никогда не входила в число его основных качеств, молча пожал плечами. Вместо него заговорил Кехтан, и было странно слышать, как голос невозмутимого лекаря слегка дрожит от возмущения:
— Гвендолен Антарей, ты покинула Орден два года назад, но это не дает тебе права так спокойно рассуждать о вещах, которые составляют огромное несчастье каждого из нас! Хранитель Дагадд никогда больше не ступит на берег Эмайны. Так же как и все остальные, кто хранит ему верность.
— В самом деле? А что, Луйг заглянул в орденскую казну и понял, что разорится на закупке еды? Или решил объявить Эмайну городом трезвенников?
— Пташка, — Дагадд со стуком поставил кружку на стол, и волосы на его бороде вытянулись вперед вертикально, как проволока. — Лучше захлопнись.
— Повелитель Эмайны собирается повелевать не только своим городом. Он стремится управлять людьми и влиять на них. Пусть с благой целью. Но мы предвидим, чем это может закончиться. Мы никогда не вступим на путь власти над другими, даже ради установления более справедливого порядка и помощи другим, таким же, как мы.
