— Ну ты скажешь! Я в курсе, читал. И триста лет как подумал. Я нарек его Филомат.
— А что? Звучит неплохо: Любящий знание. В самый раз для огнестрела в умных руках, кому-нибудь вышибающих мозги шайтану под хвост…
— Чуть иначе по-гречески написать, получится: Знающий род-племя свое.
— Тоже сверхъестественно хорошо…
— 4 —
То, что в нем так удачно сошлись две ветви харизматического родства, несоизмеримо отдаленные во многих веках и поколениях, наш Ирнеев Филипп, воспринял как изначальный знак свыше. Сверхрационально и предопределенно
Не так ли, мои внимательнейшие и терпеливейшие читатели, благосклонно и разумно допускающие существование сверхъестественного?
Иначе же вам определенно не удалось дочитать наш роман от начала до сих страниц. Будь они видимым образом отражены в распечатанном тираже или навеки оставшимися в цифровой реальности излучающей поверхности компьютерного дисплея. У кого-то, где-то и когда-то.
Стало быть, некогда привидевшийся ему невероятный образ рыцаря-монаха дона Фелипе Бланко-Рейеса наш герой счел собственным благородным прародителем, диахронично удаленным и все же синхронично сблизившимся с ним в едином пространстве-времени сверхрационального и рационального.
Пусть орденскими традициями, уставами и правилами ему настоятельно не рекомендовалась этак думать и рассуждать. Да и прецептор Павел с арматором Вероникой в принципе ему этого никоим способом и методом не советовали. Он все равно упрямо толковал те изначальные видения в свою пользу.
Или же истолковал их на благо тем, кого он считал себе душевно близкими и по-родственному духовно приближенными к нему от мира и века сего.
Потому-то рыцарь Филипп однажды все обдумал, усердно помолясь Пресвятой Троице, пусть и аноптически, в Гефсиманском саду. Точнее, там, где во время оно предположительно или на самом деле находилась Масличная гора.
Тогда, — не суть важно в какое время это произошло, — он окончательно решил посвятить себя принципиально Восточно-Европейской конгрегации. А также продолжать несомненным образом действий исполнять мирские обязанности по месту нынешнего происхождения и кровного родства.
Ищите и обрящете. Да будет так и свершится истинно!..
Филипп не сомневался: во время сиесты Ваню он отыщет в тенистой виноградной беседке у персиковых деревьев.
"Утром наш мелкий хорошо выспался до подъема и упора. Сейчас, должно быть, читает себе в тени…"
С полувзгляда на экран субноутбука учитель похвалил воспитанника:
— Молодца, Иван ты наш Разумник! Гляди-ка, до "Детей Дюны" нынче добрался.
Годится сие чтение, годится, ежели тут у нас взрослый дядя-писатель креативно не делает из детских лет мелких идиотиков…
Так же, как и его любимый воспитатель, вдумчивый Ваня полагал: взрослым и большим педагогический авторитет необходимо заслужить у маленьких мыслящих людей. Они оба без лишних слов соглашались с тем, что авторитетность вовсе не присваивается будто чиновная медаль за выслугу лет к юбилейным возрастным датам.
— Чаще, чем нам бы того хотелось, — издалека начал развивать свою мысль учитель.
— Какой-нибудь писака сам дурак, персонажи у него дебилы, да из читателей он так и норовит придурков сделать…
Похвала и аргументированная критика обязывают. Поэтому понятливый Ваня дал программную команду на отключение хай-тек машинки для чтения.
"Почему бы не послушать Фил Олегыча, если технологически без занудства?"
— Бывает, дурак пишет, как он слышит. К примеру, нынче у нас в Техасщине на дворе стоит вёдро, сухая летняя погода. Значит, у глупца, пользующегося материальными аналогиями бытия, выходит, дождь льет как из ведра.
Либо возьмем другое старинное русское слово "тороватый", то бишь щедрый, покупающий, не торгуясь. Прорва недоумков, не умеющих пользоваться словарями, непременно соотнесут его с тарой-емкостью как материалом для упаковки.
Тем и хорош английский язык, что идеально отделяет написанное от произносимого. Потому лучше один раз увидеть за 5, 10, 20 секунд страничку текста, чем ждать, пока какой-нибудь тугоухий и косноязычный болван тебе ее будет произносить вслух битых пять минут.
Любой правильный язык, Иван, должен быть беспредметен, чтобы работала чистая мысль, не загрязненная соприкосновением с вещами-субстанциями материального мира. А письменная зафиксированная речь намного более информативна и технологична по сравнению с устными рассуждениями краснобаев.
Глянешь по писанному, напечатанному, и сразу их красноречивая дурь тебе ясна бывает…
Учитель задумался, чем и воспользовался его ехидный ученик, невинно спросивший:
— Фил Олегыч, а почему бы вам самому книжку не написать?
Иронию воспитатель уловил, понял, что заехал совсем не туда, сказал не то, чего хотел, и потому сокрушенно развел руками:
— Мозгов и у. е, умственных единиц мериканьских, не хватат мне, Иван…
Чему-чему, а вот такому самокритичному заявлению наставника его воспитанник не смог поверить:
— Нехорошо смеяться над маленькими, Фил Олегыч!
— А ты что, брат ты мой, думаешь, я большой и умный? Побольше и поумнее меня иные люди найдутся.
Каюсь, банальности и трюизмы с важным видом изрекаю. Занудой становлюсь. Наверное, старею…
Я вот что хотел тебе сказать и заодно спросить: теперь ты понял, вьюнош, разницу между чистой мыслью и переводом, когда тебе не надо за каждым словом в карман, в словарь лезть?
— Ну вы скажите, Фил Олегыч! Мы ведь и раньше друг друга на английском понимали. И здесь, на ранчо у грэнди Бармица, мне понятно, о чем мне говорят по-английски и по-испански. Я им в ответ их же словами. Причем тут перевод?
— Ну ты, Иван, у нас исполин филологической мысли. Не обижайся, я серьезно говорю.
Со мной в детстве точно так же было. Как меня спрашивали, так я и отвечал. Хотя не верил, если мне говорили, будто на клетке слона написано "буйвол".
Ни людям, ни буквам доверять нельзя. Но только смыслу и духу высказанного. Тому, что скрыто, или подразумевается.
Еще лучше разумно верить в неизреченное, идеальное… В то, чего ни в глупой сказке сказать, ни умным пером-стилусом описать и на клавиатуре не набрать…
От дальнейших высокопарных рассуждений Филиппа отвлек и спас мобильник. Пришедшее сообщение не позволило ему воспарить духом к философским вершинам и позорно свалиться оттуда. Потому как его воспитанник явно затосковал и мечтал, как бы ему поскорее избавиться от занудствующего воспитателя.
— Ладненько, Вань, потом как-нибудь договорим. Вижу: хочешь к "Дюне" вернуться. Ноу проблемс. Валяй.
