Имя всего Сущего - Дженн Лайонс

Он знал, что Вирга – Сулесс. Он всегда это знал.

Покачав головой, он сел на край стола.

– Спасибо, Вирга. Всегда лучше говорить правду. – Он выглядел… обиженным. Разочарованным. И безумно злым. – Но, я надеюсь, ты понимаешь, что тебя придется наказать.

– Мой Достопочтенный, – начала Сенера. – Я должна посоветовать быть осторожным…

– Я сам разберусь с этим, колдунья. Ты сделала свою работу. Ты свободна и можешь уходить.

Сенера поклонилась и, забрав Имя Всего Сущего, спрятала его в корсаж.

– Ваша светлость, пожалуйста… – Она не договорила. Оставив все, что могла сказать, невысказанным, Сенера бросила на меня сочувствующий взгляд и вышла за дверь.

Честно говоря, я чувствовала себя весьма неуютно.

Стоило двери захлопнуться, Ажен Каэн, повернувшись к Вирге, коротко приказал:

– Вырви себе глаза.

Не знаю, кто из нас судорожно вздохнул, я или Вирга. Возможно, обе.

До того момента я по-настоящему не понимала, какое зло представляет собой гаэш. И неважно, что я чувствовала к Вирге, я не могла оставаться в стороне, когда герцог велел ей сделать это.

– Нет! – выкрикнула я, но она уже поднесла руку к лицу. Я рванулась к ней, перехватила ее запястье, но Вирга оттолкнула меня.

– Нет, – сказал Каэн, нагнувшись и схватив меня за лаэвос. – Ты ее не остановишь.

– И после этого вы удивляетесь, что она замышляет что-то против вас и вашей семьи? Чего вы ждете? Верности? Следования долгу? Ее преданность можно было бы завоевать, освободив ее!

– У нее нет ни чести, ни верности. Она – зло, сила хаоса, и я должен был убить ее много лет назад. – Он прижал меня спиной к столу, и на этот раз я не сопротивлялась. И в тот миг, когда он отпустил меня, я услышала крик Вирги. И я знала, что, обернувшись, увижу кровь, струящуюся по лицу старухи.

Не имело значения, что Вирга пыталась убить меня или что она была воистину ужасна. Она была рабыней, и она была беспомощна. Я должна была что-то сделать. Я знала, что мне нельзя было нападать на Каэна, но что я еще могла сделать? Какие у меня были варианты? Чем я могла на него повлиять?

Кое-чем действительно могла. Кое-чем, что Каэн действительно ценил. Я выхватила кинжал из-за пояса и приставила острие к уголку глаза.

– Прикажите ей остановиться, ваша светлость, или мы обе лишимся зрения.

Ажен Каэн развернулся ко мне, распахнув глаза от удивления:

– Ты – что?

Я глубоко вздохнула, стиснула зубы и нажала на острие [238].

Острота кинжала гарантировала, что я не сразу почувствую боль. Пока я чувствовала лишь холод, влагу и то, как мне в череп начал проникать неприятно острый ледяной холод. А еще как что-то мокрое потекло по моей щеке.

Как мне потом сказали, я подожгла шторы. И стол.

– Вирга, последний приказ отменяется! Ты, глупая дура! – Последняя фраза была адресована мне.

Затем боль пронзила весь череп, и я, пытаясь свернуться калачиком, закричала от боли.

– Помоги ей! – приказал Ажен Каэн Вирге.

Помоги – открытая команда, но Вирга все же что-то сделала.

Тьма сомкнулась надо мною, и боль отступила.

Проснувшись, я обнаружила, что нахожусь в расположенной на вершине пирамиды гостевой комнате, из которой открывался прекрасный вид на горы. Впрочем, самым важным, наверное, было то, что я могла видеть двумя глазами. На всякий случай я проверила – оба глаза были на месте и действовали. И не болели.

Встав с кровати, я отметила про себя, что я в одежде, и подошла к наклонному хрустальному окну. Я наблюдала за окутанными грозами горами, отметив про себя, что кто-то поместил меня в комнату, выходящую окнами на юг, по направлению к Джорату. Отсюда я не могла видеть свою приемную родину, но я знала направление. И глядя туда, я увидела резвящуюся у горного хребта Эйан’аррик – огромный сверкающий бриллиант белой смерти.

– Ты ведь и сама понимаешь, что тебе придется научиться магии.

Поморщившись, я повернулась лицом к Вирге – королеве-колдунье Сулесс, хотя, по понятным причинам, называть ее так я не могла. Старуха стояла в дверях, держа под мышкой своего белого медвежонка – Чертхога. Плоть вокруг ее пустой левой глазницы опухла и покраснела.

Значит, Каэн не позволил ей залечить рану. С другой стороны, он не заставил ее выколоть второй глаз, пока я лежала без сознания.

– Мне очень жаль, – сказала я. – Я не думала, что он так поступит.

Старая карга ощерилась в клыкастой ухмылке и вразвалку направилась ко мне.

– Пусть это тебя нисколько не беспокоит. Я сама почти этого не замечаю. Видишь? – Она подняла руку, и я увидела, что она держит в ладони второй глаз. Крутясь в ее пальцах, карий кошачий глаз уставился на меня.

– О, Восемь! – Я почувствовала привкус желчи во рту и поспешно отвернулась. Она расхохоталась.

– Он велел мне выколоть глаза. Но он ничего не говорил о том, чтобы я не могла их использовать дальше.

– Разумеется. О чем я только думала? – Я сглотнула, надеясь избавиться от противного вкуса во рту, и пожалела, что у меня под рукой нет воды. Мое внимание привлекла сверкающая белая вспышка – ледяная драконица нырнула ниже линии облаков. Развернувшись, она улеглась в заполненную снегом впадину, которую использовала в качестве подстилки. Если она и чудовище, то, по крайней мере, красивое, подумала я.

Но Сулесс тоже была чудовищем. Я встала на ее защиту вовсе не потому, что считала ее замечательным человеком. Я сделала это лишь потому, что думала, что никто не заслуживает подобного обращения.

В каком-то смысле я была благодарна Суллес за то, что она помогла мне разобраться в себе. После того как Каэн отдал ей эту ужасную команду, я точно поняла, что, какие бы награды мне ни предлагал герцог, я никогда не смогу ему служить. У меня было такое искушение, но человеку, который использовал свою силу так, как он делал с Виргой, никогда нельзя доверять [239].

То, что вы защищаете, – это то, чем вы управляете. Каэн был торрой – хулиганом, тем, кто использовал свою силу, чтобы доминировать. Все клятвы, которые я дала ему, растаяли в моем сердце, а затем и вовсе превратились в пепел.

– Тебе придется научиться магии, если ты хочешь победить Эйан’аррик. Ты и сама это знаешь. Одно только умение владеть мечом не поможет убить дракона, независимо от того, насколько ты в этом хороша, – потому что ты никогда не будешь