Сколько троллей и карликов пало от руки своих же товарищей, осталось неизвестным, но когда Балинор с двумя полками Граничного Легиона вступали в ворота Тирсиса, битва еще кипела. Чтобы скрыть свое отступление, солдаты обмотали материей себе ноги, а лошадям копыта. За исключением одного отряда всадников, потерявшего направление в темноте, столкнувшегося с врагом и уничтоженного, Легион не понес при отступлении никаких потерь. Однако урон, нанесенный исполинской армии Севера, даже не замедлил ее движения, и Мермидон, первая линия обороны города, был потерян.
Теперь на равнинах рядом с городом раскинулся громадный вражеский лагерь, а в залитую лунным светом тьму, насколько хватало глаз, уходили ряды ночных костров. На рассвете начнется штурм Тирсиса, объединенная мощь тысяч троллей и карликов, послушная воле Повелителя Колдунов, обрушится на защищающую город неприступную стену из камня и железа — Внешнюю Стену. Уцелеет либо армия, либо стена.
В задумчивости сидя за маленьким обеденным столом напротив Балинора, Гендель вспоминал зловещее предчувствие, посетившее его этим днем, когда они с Янусом Сенпре изучали укрепления огромного города. Несомненно, Внешняя Стена представляла собой серьезную преграду, но Генделю что-то не нравилось. Он не мог точно определить, что именно вызывает его беспокойство, но даже сейчас, в маленькой комнате, в теплой дружеской компании, ему не удавалось избавиться от гнетущего подозрения, что они, готовясь к предстоящей долгой осаде, упустили из вида что-то жизненно важное.
Он восстановил в памяти все линии обороны города-крепости. На самом обрыве утеса тирсиане соорудили низкий вал, чтобы помешать врагу взобраться на плато. Если же северян не удастся сдержать на равнинах у подножия утесов, тогда Граничный Легион будет вынужден отступить в город, под защиту титанической Внешней Стены, в надежде, что она выдержит натиск вражеских войск. С тыла Тирсис защищали отвесные скалы, возвышающиеся на сотни футов сразу за дворцом. Балинор уверял, что эти утесы непреодолимы; они походили на гладкие каменные стены, лишенные обычных выступов и трещин, позволявших подняться по ним. Круговая оборона Тирсиса казалась несокрушимой, но Гендель все же испытывал беспокойство.
На миг мысли его обратились к родине — к Кулхейвену, к его семье, которую он покинул многие недели назад. Он никогда не оставался дома подолгу, вся его жизнь прошла в бесконечных пограничных стычках в Анаре. Он скучал по лесам, по их зелени и тени в весенние и летние месяцы, и вдруг он удивился, как могло в странствиях так незаметно пройти столько времени. Возможно, он уже не вернется. Эта мысль промелькнула и растаяла; у него не было времени на сожаления.
Дарин и Даэль задумчиво беседовали с Балинором. Разговор у них шел в основном о Западе. Даэль, как и Гендель, думал о своем доме. Предстоящая битва пугала его, но он подавлял свой страх, черпая мужество в присутствии товарищей, уверенный, что будет стоять в сражении с захватчиками так же твердо, как и все они. Он молча вспоминал Линлисс, ее милый нежный образ все время витал перед его мысленным взором. Он будет сражаться не только ради себя, но и ради нее. Дарин посмотрел на брата, заметив его быструю улыбку, и понял, что тот думает о своей невесте. Жизнь брата была для Дарина дороже своей; с самого начала похода он все время старался быть ближе к Даэлю, чтобы защитить его от опасности. Несколько раз за время долгого пути в Паранор они чуть было не расстались с жизнью. Завтра они столкнутся с еще более страшной угрозой, и Дарину снова предстоит защищать брата.
У него промелькнула мысль об Эвентине и могучих эльфийских войсках, и он задумался, успеют ли они добраться до Тирсиса. Без их поддержки орды Повелителя Колдунов раньше или позже сокрушат Граничный Легион, а за ним и весь город. Он поднял стакан с вином и сделал большой глоток. Жидкость согрела ему горло. Его зоркие глаза пробежались по лицам окружающих и на миг замерли на напряженном лице Мениона Лиха.
Худощавый горец, почти сутки ничего не евший, яростно расправлялся со своим ужином. Он намного опередил всех своих товарищей и теперь наливал себе новый стакан вина, время от времени подбрасывая Балинору вопросы в отношении дневного сражения. Сейчас, в тихие часы раннего утра, когда сытость и выпитое вино вызывали легкую сонливость, ему вдруг пришло в голову, что разгадку всего происшедшего со дня ухода из Кулхейвена и всего, чему еще только предстоит случиться, скрывает Алланон. Он не мог сейчас думать ни о Шеа, ни о Мече, ни даже о Ширль. Перед его мысленным взором неотрывно стоял мрачный, зловещий образ загадочного друида. Алланон знал ответы на любые вопросы. Одному ему была ведома тайна талисмана, который люди называли Мечом Шаннары. Один он знал тайный смысл появления туманного видения в долине Шейл — тени друида Бремена, мертвого уже более пяти веков. Один он, в каждый момент, на каждом шаге их опасного пути к Паранору, знал, чего им ожидать и как поступать. Но сам он всегда оставался загадкой.
Теперь же его нет с ними, и только Флик, если он еще жив, может сейчас спросить его, что им еще предстоит. Жизнь всех их зависела от Алланона — но как поступит сейчас друид? Что осталось ему после потери Меча Шаннары? Что осталось ему после исчезновения, а возможно, и смерти юного наследника Джерле Шаннары? Менион в гневе закусил губу, изгоняя из головы ненавистную мысль. Шеа обязан быть жив!
Менион проклинал все, что привело их всех к этой печальной развязке. Они дали врагу загнать себя в угол. Теперь у них оставался единственный выход. В пламени предстоящей битвы погибнут сотни людей, и лишь единицы из них будут знать, за что они умирают. То, что люди вынуждены гибнуть за неизвестное им самим дело, с древних времен являлось неотъемлемым свойством любой войны. Но эта война выходила за рамки человеческого понимания, война между смертными и бесплотным призрачным созданием. Как могут люди надеяться победить зло в образе Повелителя Колдунов, если они даже не понимают его сущности? Казалось, до конца природу своего противника постиг только Алланон. Но где же сейчас друид, когда он больше всего им нужен?
На столе перед ними догорала свеча, в маленькой комнате сгущался сумрак. На деревянных стенах, украшенных гобеленами, в железных кольцах тихо потрескивали факелы, и пять голосов становились все тише, глуше, словно они боялись неожиданно разбудить младенца-ночь. Вокруг них спал весь город, на равнинах под утесами спали воины Севера. В покое и безмолвии лунной ночи казалось, что все живое мирно отдыхает, а война, смерть и боль — это лишь смутные, полузабытые воспоминания минувших лет. Но эти пятеро, вполголоса беседующие о лучших временах и крепкой дружбе, ни на миг не могли полностью отрешиться от гнетущего понимания, что ужас войны лишь дожидается рассвета и медленно, неизбежно крадется к ним с Севера, чтобы сокрушить их хрупкие жизни. Неотвратимый, как мрак Повелителя Колдунов.
