– Тебя предупредили, – произнес один.
– А ты, небось, решила, что тебе это сойдет с рук? – спросил другой.
Она растерянно смотрела на них.
– Не попрошайничать. Приказ Лишая. Ты знала.
Элистэ уже забыла про Лишая, но теперь вспомнила. Ей не хотелось с ними ругаться. Пусть они оставят ее в покое. Она протянула монетку:
– Вот, возьмите. Я ее не выпрашивала.
– Выпрашивала, выпрашивала, – нахально возразил один из нищих. – И сейчас получишь за это сполна.
Он забрал бикен, спрятал под лохмотьями. Затем слегка наклонился, будто приглядываясь, и закатил девушке оплеуху, от которой она повалилась на мостовую.
С трудом поднявшись, она хотела бежать, но ноги ее не слушались. Не успела она сделать и шагу, как другой нищий дернул ее за плечо и развернул лицом к себе.
– С приветом от Карги Плесси, – молвил он и ударил ее наотмашь, отправив в зловонные объятия третьего. Тот кулаком снова сбил ее с ног.
У Элистэ помутилось в голове от боли, в ушах звенело. Она поцарапала изнутри щеку о сломанный зуб; рот стал наполняться кровью. Элистэ и не пыталась шевелиться: стоит ей подняться, как ее опять собьют.
– Погоди, погоди. Из-за нас она вывалялась в грязи.
– А платье-то – ни одного чистого пятнышка. Какие мы нехорошие.
– Давай подумаем, как ее почистить.
– Давай ее искупаем.
Двое попрошаек дружно наклонились, приподняли свою жертву и перевалили в огромный желоб. Какой-то миг лед держал ее вес, затем с резким треском проломился, и Элистэ ушла под воду – грязную, ледяную, глубиной фута в три. Она в панике забилась, расталкивая густой ил и водоросли, нащупала ногами дно и выпрямилась.
Как только ее голова показалась над поверхностью, кто-то толкнул ее назад под воду. Элистэ хлебнула, поперхнулась, начала молотить руками. Опять выбралась, и снова ее заставили погрузиться. Поднимаясь, она уперлась головой в неповрежденный слой льда и решила, что навеки поймана под водой. Тут ее охватил слепой ужас, она с истерической силой начала биться о лед и выпрямилась, подняв фонтанчик блестящих осколков. Вершители правосудия, однако, решили, что с нее хватит, и уже уходили. Один из них оглянулся и бросил через плечо:
– В другой раз так легко не отделаешься.
Скоро вся троица пропала из виду.
Дрожа и рыдая, Элистэ выбралась из желоба. С нее стекали потоки грязной воды, плащ был усыпан ледяным крошевом, в волосах застряла какая-то растительная слизь. Пешеходы на улице Дамского Башмачка обходили ее стороной, равнодушно или стыдливо потупив глаза. Никто, казалось, ее не замечал и тем более не спешил помочь. Поначалу их бессердечие просто ошеломило Элистэ, однако такая реакция была в порядке вещей. Почтенные горожане со средним достатком предпочитали не замечать ссор среди нищей братии. Легкий порыв ветра обжег ей кожу под мокрыми лохмотьями. Элистэ обхватила себя руками, ее била дрожь. Никогда еще ей не доводилось испытывать такого холода – пронизывающего, смертельного. Она смутно подумала, что если не отыщет костра, чтобы просохнуть и обогреться, то и в самом деле умрет. Впрочем, ее это почему-то не очень тревожило. Возможно, так будет даже лучше – она не хотела и не видела смысла жить дальше. Тем не Менее Элистэ обнаружила, что идет по улице Дамского Башмачка и инстинктивно шарит взглядом по сторонам в поисках тепла и укрытия.
В лавку или харчевню ее, конечно, не пустят – ей уже несколько раз не давали войти. Да и кто потерпит под своим кровом грязную нищенку с остекленевшим взором и в мокром тряпье, оставляющем лужи на каждом шагу! Ее место – в доме призрения или в сумасшедшем доме; туда ей не раз и советовали отправиться.
Элистэ вышла на Торговую площадь, уже не соображая, куда несут ее ноги, но где-то на периферии ее сознания маячила память о дымных мусорных кучах Восьмого округа. Вокруг этих самодельных костров, не угасающих круглые сутки, не возбранялось собираться несчастным. Там всякому находилось место. Но Восьмой округ был так далеко, а у нее совсем не осталось сил. Последние дни ее не отпускала усталость, ставшая теперь особенно мучительной. Изнеможение и боль мешали ей двигаться; слабость заставляла останавливаться через каждый квартал, чтобы перевести дух.
Должно быть, она шла очень долго, поскольку день близился к концу. Надвигались сумерки. С одежды уже не текло, неслучайные порывы ветра пронзали Элистэ тысячью острых ножей. Она все так же дрожала, но почему-то перестала ощущать холод; напротив, лицо у нее горело, губы запеклись и потрескались. Ее мучила жестокая жажда, которую не утоляли ни пригоршни грязного снега, ни сосульки, которые она не переставая сосала. Элистэ не могла понять, отчего у нее в глазах все расплывается и почему ее качает и бросает в разные стороны, так что приходится цепляться то за стену, то за первый подвернувшийся столб, чтобы удержаться на ногах. Это было смешно и крайне досадно: такими темпами она доберется до вожделенных мусорных костров Восьмого округа только под утро.
Она вновь очутилась на Набережном рынке. Торговцы запирали свои лавки, значит, уже наступил вечер. Стало быть, темно не у нее в глазах, а на самом деле. Она обрадовалась, испытав огромное облегчение, но предстояло пройти еще так много, а земля под ногами колыхалась, словно желе, и такая страшная, неимоверная усталость…
Элистэ потеряла сознание, и упала на мостовую. К счастью, ее заметили. Будь время более позднее, а на рынке – никого, она провалялась бы несколько часов и к утру замерзла бы до смерти. Падение ее, однако, было отмечено многочисленными исполненными негодования взорами. Послали за жандармами. Поскольку существовала недельная норма на задержания, за невыполнение каковой с жандармов строго спрашивали, для них все было ясно с первого взгляда. Валяющаяся на рынке нищенка, само собою, мертвецки пьяна. Более того, на лице у нее синяки, под глазом – бланш, значит, она принимала участие в драке. За пьянство и нарушение общественного спокойствия полагалась тюрьма. Ближе всех находилась «Гробница», но сие преддверие смерти предназначалось отнюдь не для мелких уличных бродяжек. Элистэ свезли в «Сундук».
В тюрьме было чудесно, куда лучше, чем в «Приюте Прилька». Состояние Элистэ не позволило ей предстать перед окружным судьей, поэтому помощник Главного смотрителя «Сундука» определил ей по совокупности проступков неделю тюрьмы. Она пожалела, что всего одну, а не десять, – пожалела, когда пришла в себя. Первые сутки Элистэ либо лежала без сознания, либо бредила в лихорадке. Порой ей представлялось, что она в Дерривале, а все их освобожденные серфы почему-то смахивают на Лишая; порой мнилось, будто ее везут обнаженной в повозке и другие обреченные то и дело толкают ее. Толчки ей, однако, не только мерещились. Ночь она провела на груде кишащей паразитами соломы вместе с другими задержанными, так что от товарок ей нередко доставалось коленом или локтем. Однако те, боясь заразиться, все же старались не прикасаться к Элистэ, и она спала сравнительно спокойно.
