Каррианна нахмурилась и покачала головой.
— Все это так, — сказала она. — Понимаю. — Она пожала плечами. — Ты возражаешь против этой идеи. Что ж, ты не в одиночестве. Кажется, через два дня от Армады отходит корабль курсом назад — на Вздувшийся океан. Пассажирами на нем отказники, которые будут ждать возвращения города. Хотя… — Ее голос замер. Они обе поняли, что Беллис принадлежит к числу тех, кого никогда не отпустят из города. — Большинство из нас полагают, что игра стоит свеч.
— Вовсе нет, — тихо сказала Каррианна немного позже. — Я доверяю Бруколаку, и я уверена, у него есть основания возражать. Но я думаю, он ошибается. Я так взволнована, Беллис, — сказала она. — Ну почему бы нам не попробовать? Это может стать лучшим событием, самым замечательным часом нашей истории. Мы должны попробовать.
Беллис почувствовала нечто такое, чего она поначалу не распознала. Не депрессию, не скорбь, не неприятие, а отчаяние. Ощущение, что все ее планы, все варианты провалились.
«Я проиграла», — подумала она без сожаления или даже гнева.
Каррианна была вовсе не глупа — мозги ей так просто не промоешь, не обведешь вокруг пальца велеречивой риторикой. Она слышала доводы, пусть неполные и предвзятые, какими они, несомненно, были. Она, видимо, поняла что затеянное предприятие было спланировано давно, а потому она и все вокруг нее были введены в заблуждение.
И все же, размышляя над всем этим, Каррианна пришла к выводу, что план Любовников вовсе неплох. Попробовать стоит.
«Это нечестный прием, — думала Беллис, обращаясь к Любовникам. — Удар ниже пояса. Я этого не предвидела.»
«Ложь, козни, манипуляции, подкуп, насилие, обман — что угодно, — думала она. — Но у меня и в мыслях не было, что они просто прибегнут к доводам и победят».
Ей пришла в голову мысль о мертворожденной листовке Фенека, и она передернула плечами в убийственном смехе. «Истина! — представила она. — Саргановы Воды тащат Армаду к ШРАМУ!»
Истина.
«Вы победили, — думала она, расставаясь с надеждой. — Я буду торчать здесь до смерти. Я здесь состарюсь, превращусь в старушку, заточенную на корабле, буду расчесывать шрамы на спине (боги милостивые, они станут такими жуткими), бурчать и жаловаться. А может, я погибну со всеми вами — и с вами, мои правители, — в каком-нибудь идиотском, кошмарном происшествии посреди Скрытого океана.
Как бы то ни было, но я ваша, нравится мне это или нет. Вы победили.
Вы забираете меня с собой. Вы тащите меня к Шраму».
Небо было чистым там, где дольше всего держалась тень.
Аэростат «Высокомерие» исчез.
Канатная бухта лежала на палубе в том месте, где летательный аппарат был привязан к «Гранд-Осту». Канат обрезали, и аэростат улетел.
«Хедригалл», — слышала отовсюду Беллис, стоя среди толпы: люди глазели на дыру среди мачт и аэростатов. Стражники попытались было оттеснить любопытных, но отступили — тех оказалось слишком много.
Беллис теперь двигалась свободнее. Она все еще вскрикивала, если прикасались к ее спине, но кровотечение прекратилось. Струпья поменьше уже шелушились с краев. Беллис стояла с краю, не влезая в толпу.
«Хедригалл, но с ним никого», — говорили все.
По мере углубления Армады в Скрытый океан ее суда все с большим трудом поспевали за городом. Они тащились следом, как взволнованные утята, а некоторые причалили к городу, выключили двигатели и отдались во власть аванка.
На второй день после обескураживающего разговора с Каррианной, когда Беллис открылась истина, оставшиеся корабли и подлодки Армады повернули назад — они больше не могли противиться Скрытому океану. Суда выстроились неровным строем, ловя капризный ветер, и устремились на юг. Держась вместе для самозащиты и на случай, если кому-то понадобится буксировка, они направились к Вздувшемуся океану с его спокойными и знакомыми водами, где собирались ждать Армады.
Город должен был вернуться за ними через месяц, максимум через два.
А потом? Если Армада не вернется? Тогда они будут считать себя свободными. Эту возможность предусмотрели уже под конец, внезапно спохватившись, а вытекающие из нее последствия не обсуждались.
Беллис из окна наблюдала, как уходят суда Армады. Оставшиеся теперь были накрепко причалены к городу или находились в гаванях Базилио и Ежовый хребет. Потеряв самостоятельность, они опасливо покачивались на воде среди судов, из которых были составлены пристани и набережные. Они запоздали с возвращением и теперь могли только бессмысленно переваливаться на волнах, словно ожидая погрузки или разгрузки.
Армадцы никогда не видели своего города без нимба кораблей и теперь толпились у окраин и глазели в море. Но беспокойство вызывали не столько акры пустой воды, сколько пропавший аэростат.
Никто ничего не видел; никто не слышал ни звука. «Высокомерие» ускользнуло так, что никто и не заметил. Для Саргановых вод то была сокрушительная потеря.
Как такое могло случиться? — спрашивали люди друг у друга. И дирижабль-то был покалеченный, и Хедригалл считался абсолютно преданным.
— У него были сомнения, — сказал Флорин Шекелю и Анжевине. — Он мне говорил. Да, преданным-то он был, нет вопросов, но он никогда не считал, что эта затея с аванком хороша для города. Я думаю, идея со Шрамом показалась ему еще хуже, но спорить он никогда не умел.
Побег Хедригалла поверг Флорина в ужас, уязвил его. Но ему хотелось выговориться, и он изо всех сил пытался посмотреть на вещи так, как смотрел на них его загадочный друг. «Наверное, почувствовал себя как в ловушке, — думал Флорин. — Столько лет здесь прожил и вдруг увидел, что дела начинают делаться по-новому. Он уже не принадлежал Дрир-Самхеру, а если решил, что и Армаде больше не принадлежит… что же он тогда надумал?»
Он представил себе, как Хедригалл в свободное время, проведенное на борту в отсутствие других членов экипажа, чинит сломанные двигатели «Высокомерия». Все знали, что Хедригалл нелюдим, что он проводит на «Высокомерии» гораздо больше времени, чем требуют его обязанности. Неужели ему удалось распрямить стабилизаторы «Высокомерия»? Испытать поршни, которые не двигались десятилетиями?
«Когда ты все это задумал, Хедригалл?» — думал Флорин Сак.
Неужели он настолько не умел спорить? Неужели чувства его были так сильны? Неужели он чувствовал, что не имеет смысла даже пытаться отстоять свой дом? Неужели он начал сомневаться и решил, что Армада перестала быть для него домом?
