вокруг? Ну, помимо того, что в большинстве своем огласка их существования в средствах массовой информации тесно завязана на куче трупов и обгорелых остовов зданий?
Цивилизованные люди боятся их.
Боятся не только умереть от их рук, а боятся именно осознания того факта, что кто-то другой может добровольно помереть. И не в окружении обдолбанных афродизиаком шлюх, загнувшись от передоза виагры на второй неделе лютейшего секс-марафона, а растворившись на простейшие химические соединения в неукротимом пламени взрыва.
Львиная доля людей из стран первого и второго мира отвыкла от насилия, не домашнего, ручного, когда ты выбиваешь жене и детям зубы, или когда копы ломают резиновыми дубинками ребра. От настоящего, первобытного насилия. Жестокость ради жестокости. Кровь ради крови.
Они видят его по телевизору, читают о нем книги, играют в игры и видят по новостным каналам. Они представляют его как нечто абстрактное, огороженное лживо-надежной скорлупой привычного быта.
Какое чувство у вас вызывает тот занимательный факт, что в пределах африканского континента с ржавыми, давно списанными со складов развалившегося СССР, автоматами Калашникова по раскаленным пескам бегают мальчики и девочки, возрастом от пяти до пятнадцати лет. И у каждого из них за плечами собственное кладбище. Они не знают цену жизни, ибо родившись в дерьме, ты скорее всего и подохнешь в этом дерьме, так и не глотнув воздуха свободы и справедливости. И они будут убивать дальше. Снова и снова. Раз за разом, покуда уже кто-то другой не нажмет неправильно сросшимся пальцем на спусковой крючок. Затвор выплевывает пустую гильзу. Пуля срывается со своего ложа и ввинчивается в его череп, с корнем вырывая жизнь из тела.
Когда это кто-то рассказывает или показывает, максимум что проскользнет по вашим извилинам — это смешанное чувство осознания тщетности бытия и того, что вы не сказать, что прям уж так хуево живете. Но в большинстве своем… похуй.
Совсем другое дело, когда ЭТО появляется в непосредственной близости от твоей жизни.
Смоделируем гипотетическую ситуацию.
Нью-Йорк.
Москва.
Берлин.
Париж.
Лондон.
Плевать какой город.
И в нем возникает идеально скоординированная группа личностей, которые не боятся смерти. Они могут выцарапать человека из бронежилета и выблевать плохо переваренные остатки его селезенки в пробитую каску. Они могут идти на пулеметы, без страха, без сомнения. И если на них смотрят глаза мелкашки, а не крупнокалиберных огнестрельных аргументов, то им будет как-то поебать на очереди в упор. Разрядить весь рожок в брюхо, и если вурдалак довольно вкачан, то без перекрутки позвоночного столба в костяную пыль, он продолжит убивать. А если его поднял профессиональный некромант, то прямое попадание осколочно-фугасного снаряда лишь умножит количество проблем, разделив одно жаждущее плоти тело на сотни ошметков, истекающих самой тьмой, забивающейся под противогазы и защитные костюмы, разъедая мясо до самых костей.
Внимание, вопрос. Сколько они успеют положить народа?
Он не видит, как за его спиной из полумрака разбитых лампочек, жалко болтающихся под потолком на перекрученных проводах, выползает густая тень. Она шире и выше его. Мощнее, толще. Опаснее.
Два едко-красных окурка зрачков вспыхивают неутолимым голодом, когда когтистые клешни сжимаются на его глотке. Они сдавливают ее с силой гидравлического пресса, сминая кадык, гортань и скрипя шейными позвонками. Обмякшее тело мешком валится на грязный, заплеванный пол.
Он был еще жив, когда нечто, выползшее из первобытного страха человеческого нутра пред неизвестностью мрака, начало обгладывать его лицо.
Парень боролся.
Вся его жизнь была борьбой. За жизнь, за сестру, за деньги, за власть.
Зависнув на грани, отделяющей жизнь от смерти, он продолжал бороться, чувствуя, как кривые клыки сдирают с его щек и скул теплые кусочки кожи. Как кровь стекает по шее. Как высасываются глазные яблоки.
Несколько секунд, растянувшихся до состояния вечности.
Упырь был голоден.
Очень голоден.
Черепная коробка с влажным стуком соприкасается со стеной. Темное пятно на бетоне, слипшиеся от крови волосы.
Парень перестал бороться после третьего удара.
Упырь… допустим Боксер, чем не имя, разворотил кровавое месиво его головы тупыми толстыми когтями — огрубевшими ногтевыми пластинами, сросшимися с лишенными плоти фалангами пальцев.
Кровь.
Кости.
Мясо.
Мозг.
Глава 10. Типа дохуя умные чувачки
Еще шесть наиболее заслуживающих внимания тела оттащили на второй этаж, спрятав в одной квартире. На плоти каждого покоился клыкастый поцелуй Костяна, заметно подросшего и обзавевшегося еще отчетливее проступающим костяным доспехом.
Все же сошлись на варианте пустить мелкого на собственное развитие. Злобный злодейский замок, конечно, неплохое капиталовложение, но как-то еще рано и город на окраинах точно не пойдет за стратегическую точку на географической карте мироздания.
Как я его… употребил?
Хороший вопрос, очень хороший.
Фишка нежити в том, что в большинстве своем она не чувствует боль и ей не страшны раны, которые среднестатистического человека если и не отправят на свидание с Темными богами, то точно выведут из активных боевых действий, пуская кровавые пузыри в луже грязи.
Я вскрыл себе живот. Собственноручно. Охотничьим ножом, найденным в чьей-то квартире.
Да, я ебанутый.
Черная кровь на полу и предплечьях.
Вы когда-нибудь смотрели в собственные потроха?
С помощью лап Боксера раздвинуть внутренности, образуя небольшую полость.
Обагренный кровью родителей кусочек живой плоти тихо посапывает в паукообразных ладонях Костяна. Я не буду описывать этот процесс в более детальных подробностях. Крошечное тело скрывается в переплетениях моей полуатрофировавшейся начинки. Боксер стягивает лоскуты кожи. Я возлагаю на нее свою длань и испускаю из пальцев саму Смерть. Минус на минус дает плюс — рана моментально зарубцевалась, оставив уродливый шрам. А я валялся на полу, выгибая суставы и позвоночный столб так, как чисто физически не мог.
Это было не больно, а как-то… странно.
Разум раскололся на две части, одна из которых — это я, дополненная знаниями бога вампиров, а вторая — это взгляд из глаз младенца. Смутные, расплывающиеся от мысленного прикосновения воспоминания о тепле материнской утробе, ослепительном свете, в котором проступают громадные фигуры в белом. Другие существа. Какие-то постройки. Наборы букв, для неокрепшего разума не имеющие смысла.
Я буквально заживо переварил тело ребенка, вместе с его сознанием и частью души.
Охуенные выходные.
Красно-синие огни.
Надрывные стоны того самого виу-виу, непроизвольно вызвавшие активацию въевшегося в подкорку мозга рефлекса свалить куда подальше от источника этого мерзкого звука.
Наряд ППС прикатил ближе к часу ночи.
00:27, если верить часам одного из покойников.
Три человека в форме с табельными ПМ-ами и АКС-74У, более известными, как "укороты", на выкрашенной в серо-синие тона "девятке". Ровные белые надписи "ПОЛИЦИЯ" и работающая
