Римм отпер им наручник на запястье рабыни и, продев соединяющую его цепь через вделанное в стене металлическое кольцо, снова защелкнул его на руке девушки. Этим он давал понять, что оставляет ее за собой.
– Я скоро вернусь, – пообещал он, поднимая к себе лицо стоящей на коленях рабыни и пряча ключ от ее наручников за пояс.
Девушка ответила ему гневным взглядом.
– Не скучай, – усмехнулся Римм и поспешил к нам.
Мы направились к выходу, чтобы посмотреть, чем вызван такой переполох на улице. Многие из посетителей таверны были уже здесь, даже танцовщица и музыканты поспешили следом за ними.
Прохожие сплошным потоком текли по обеим сторонам улицы по направлению к набережной, находящейся в какой-нибудь сотне пасангов от таверны, откуда до нас доносились звуки флейты и барабана.
– Что там такое? – спросил я у обгоняющего нас парня, очевидно скобяных дел мастера.
– Публичное обращение в рабство, – пояснил он. Из-за спин столпившихся у края мостовой людей нам с Риммом и Турноком едва удалось разглядеть понуро бредущую, спотыкающуюся на каждом шагу девушку. Руки ее были связаны за спиной, а шла она так, словно что-то подталкивало ее сзади. Я привстал на цыпочки. За девушкой медленно двигалась повозка, едва достигавшая четырех футов в высоту, с плоским дощатым верхом, которую тащили впряженные в нее восемь женщин-рабынь в коротких туниках. Управлял повозкой идущий позади нее человек, который держал в руке кожаные вожжи, тянущиеся от ошейников рабынь. По обеим сторонам повозки шли музыканты с флейтами и барабанами, а замыкали процессию пятеро гордо вышагивающих людей в белых одеяниях, украшенных золотистой и малиновой вышивкой. Это, вероятно, судьи, решил я. С передней части повозки выступал шест длиной восемь-девять футов, заканчивающийся полукруглой кожаной подушечкой и короткой цепью. Подушечка упиралась как раз в шею девушки, а цепь, плотно охватывая шею, была пристегнута к шесту. Таким образом, повозка, двигаясь вперед, подталкивала девушку и заставляла ее идти.
Музыка стала громче.
И вдруг я узнал девушку – та самая, с надрезом на ухе, что сегодня утром так ловко расправилась с ремнем моего кошеля! Очевидно, позднее удача от нее отвернулась. Теперь ее ожидало наказание, официально принятое на Горе для женщин, вторично уличенных в воровстве.
На плоской дощатой поверхности повозки уже установили широкую металлическую подставку с раскаленной добела медной жаровней, из которой торчала длинная рукоятка щипцов. Здесь же возвышалась небольшая дыба для публичного клеймения рабов, выполненная в манере, распространенной в окрестностях Тироса, – лишнее свидетельство смешения различных культур, столь характерное для Лидиуса.
Повозка остановилась на широком перекрестке неподалеку от набережной. Один из судей поднялся по ступеням на повозку, прочие остались на мостовой.
Девушка, оказавшись в центре плотно обступивших ее зрителей, низко опустила голову. Она продолжала стоять спиной к повозке.
– Не соблаговолит ли леди Тина из Лидиуса повернуться ко мне лицом? – обратился к ней старший судья, используя напыщенные и цветистые обороты речи, столь любимые свободными горианскими женщинами.
Я обменялся с Риммом и Турноком быстрым взглядом.
– Это она, – сказал я. Мои спутники усмехнулись.
– Должно быть, та самая, что опоила наркотиками и обчистила Арна, – добавил Римм.
Мы рассмеялись. Да, Арн, наверное, многое бы отдал, чтобы оказаться сейчас здесь. Чего, конечно, не скажешь о самой Тине.
– Не соблаговолит ли леди Тина из Лидиуса повернуться ко мне? – с прежней издевательской учтивостью повторил старший судья.
Девушка неловко повернулась в прилегающей к ее шее полукруглой кожаной подушечке, удерживаемой на плечах толстой цепью, и подняла глаза на стоящего на повозке судью.
– Вы пытались – и это совершенно точно установлено – совершить воровство, – официальным тоном произнес судья.
– Чего там пыталась! Она меня обокрала! – обращаясь к толпе, видимо, уже не в первый раз, закричал один из присутствующих. – Она украла два золотых! У меня есть свидетели!
– Верно, – поддержал его еще кто-то. – Нам потребовалось не меньше ана, чтобы ее поймать.
Судья не обращал внимания на их реплики.
– Вы пытались совершить воровство вторично, – продолжал он.
На лице девушки отразился ужас.
– Вы обвиняетесь в воровстве вторично, – напомнил судья, – и со всем прискорбием я вынужден привести приговор в исполнение.
Девушка не в силах была пошевелиться.
– Леди Тина, вы понимаете, что это означает?
– Да, господин судья, – едва слышно пробормотала она.
– Желаете ли выслушать, какой вам вынесен приговор, леди Тина? – поинтересовался судья.
– Да, господин судья, – глядя на него, ответила девушка.
– Леди Тина, вы приговариваетесь к публичному обращению в рабство.
Слова судьи потонули в одобрительном хоре голосов. Девушка обречено уронила голову. Ее уже ничего не могло спасти.
– Подведите ее к дыбе, – распорядился судья.
Человек, управлявший повозкой, подошел к связанной девушке. Он отстегнул цепь, прижимающую ее шею к кожаной подушке, и, поддерживая под руки, по-прежнему связанные за спиной, помог ей подняться по ступенькам на повозку. Она остановилась рядом с судьей и низко опустила голову.
– Леди Тина, подойдите к дыбе, – потребовал судья.
Девушка машинально, словно во сне, подошла к дыбе и прижалась спиной к металлической поверхности. Правивший повозкой человек опустился на колени и закрепил лодыжки девушки на ободе дыбы. Затем обошел ее сзади и развязал веревки, стягивающие ее запястья.
– Положи руки на голову. Разведи локти пошире, – командовал он.
Девушка послушно выполняла все, что ей говорили.
– Ложись, – приказал он, поддерживая ее за плечи.
Она легла, растянувшись на металлической, несколько выгнутой поверхности дыбы, напоминающей большое колесо. После этого человек развел ей руки, уложил ее запястья в специальные углубления на ободе дыбы и привязал их ремнями. Такую же операцию он проделал с ногами девушки, закрепив в пазах на ободе ее щиколотки. Затем широкими ремнями притянул ее колени к спицам дыбы и, когда девушка замерла на ней, словно распятая, длинным рычагом сзади еще больше выгнул центральную наружную часть колеса. Теперь у девушки не было ни малейшей возможности пошевелиться. Ее бедра оказались закрепленными намертво. Клеймо должно получиться четким и глубоким.
Человек, натянув длинные кожаные рукавицы, вытащил из жаровни раскаленное тавро для клеймения рабов. На его торце даже отсюда была заметна пылающая буква размером в целый дюйм – начальная буква слова «кейджера», означающая на горианском «рабыня». Это красивая, изящная буква.
