– О, я тут не особо д-далеко живу! Можно потом ко мне з-заскочить! – оживился Макс.
– С девчонками?
Макс испугался.
– Ты что, и-издеваешься? Ты маму мою не з-знаешь!… И б-бабушку, – добавил он через двадцать секунд. – И т-тетю, – сказал он еще через минуту.
Как это ни смешно, но громила Макс вырос в сугубо женском окружении. Папа, когда-то имевшийся в наличии, продержался не дольше первого приступа жадности у тещи, первого весеннего обострения у тети и первой робкой попытки объяснить бабушке, что в туалете конструктивно предусмотрен шпингалет.
В Москве Макс жил в центре, в семиэтажном доме, с потолками такими огромными, что в детстве заманивал в квартиру друзей и предлагал доплюнуть до потолка. За все годы получилось только у одного, не столько плевучего, сколько прыгучего товарища, причем слюна с хорошей примесью шоколада виднелась потом лет шесть. Квартира была старая, неудачно спланированная, с замурованными, никуда не ведущими дверями и громадным встроенным шкафом, в котором при необходимости можно было переночевать. Правда, для этого пришлось бы разгрести сотню банок с консервацией столь древней, что пробовать ее никто не решался, а выбросить рука не поднималась.
Окна выходили на Садовое кольцо. Когда на Макса нападала мозговая лень (а она всегда странным образом накладывалась на необходимость к чему-нибудь готовиться), он сидел на подоконнике и смотрел, как по кольцу ползут машины. Машины ползли по нему всегда, и маленького Макса беспокоило, не могут ли они когда-нибудь закончиться. Среди ночи, разбуженный ревом мотоциклов, он босиком подходил к окну и проверял, как там машины. Убеждался, что они все еще едут и, значит, не закончились, и, успокоенный, ложился в кровать.
Кафешка оказалась во дворах.
– Место г-глухое. З…засада! – уверенно заявил Макс.
– Почему?
– В кафе ее у…устроить проще! У тебя шнеппер есть?
Шнеппера у Афанасия не оказалось. Только нерпь, да и та в рюкзаке.
– Давай так! Я зайду, и если не появляюсь через шестьдесят секунд, беги меня спасать! – сказал Афанасий и толкнул дверь.
Когда он вышел десять минут спустя, Макс, сопя, выламывал из ограды железный прут.
– Чего так д-долго?
– Да они прямо у входа. Заболтался! – стал оправдываться Афанасий.
Гуля с Ниной сидели за вторым столиком от двери. Макс был представлен Афанасием как «мой друг Максимилиан». Он сам не знал, почему ляпнул «Максимилиан». Когда он нервничал, язык у него совершал немыслимые выкрутасы.
– А нам Афанасий в окно показывал, как ты забор ломал! Это было так забавно! Нина даже думала, что у тебя треснет водолазка! – зачирикала Гуля.
По этой реплике «друг Максимилиан» разобрался, где какая девушка, и стал незаметно разглядывать Нину. К его изумлению, она оказалась ничего. Цвет волос лошадник Макс определил как «серая в яблоках блондинка».
Афанасий тоже был удивлен. Вчера, когда Гуля сказала, что Нина несчастная, он представил себе тощенькую девушку, которую будут поддерживать под локоть. «Серая же в яблоках» блондинка оказалась румяной, отлично сложенной, но несколько в стиле: «Зачем вы мой бантик потеряли?»
Стилистика потерянного бантика проявлялась в том, что она хлопала ресницами, дула губы и поминутно произносила:
– Зачем вы меня сюда затащили?.. А тут кофе без коньяка? А то смотрите: сделаюсь буйная. Вы все будете за меня отвечать!
Богатырь Макс ей нравился. Скоро она стала бросать в него хлебными шариками, толкать коленом и повторять:
– У тебя страшные глаза! Я уверена: ты ужасный человек!
«Ужасный человек» слушал и млел. Афанасию он напомнил большую собаку, которую никто никогда не ласкал, а теперь вдруг решили почухать.
Кафе было уютное, с веселыми рисунками на стенах и потолке. За первым столиком сидело забавное семейство. Отец жевал с такой карикатурной важностью, будто тем, что поедал шоколадный торт, делал огромное одолжение и торту, и заведению, и человечеству в целом. Сын жался к матери и вообще был точной ее копией.
«Ребенок похож на того, кто его больше любит», – резюмировал Афанасий и стал прикидывать, так это или нет. Это была его внутренняя игра. Он выдвигал тезис, а потом подбирал аргументы «за» и «против».
– Эй! – окликнула его Гуля. – Ты уже десять минут размешиваешь чай! Может, остановишься?
Афанасий очнулся.
– Не обращай внимания! У меня пароксизм довольства! – объяснил он.
Гуля поспорила с официантом, что угадает все цифры его студенческого удостоверения, и за кафе им платить не пришлось.
– Это мелочи! – сказала Гуля скромно. – Зато я все теряю! А вот Нина только находит!
Афанасий через дырку в кармане незаметно отправил себе в ботинок два рубля и предложил Нине сказать, где они. Она нашла, слегка поморщившись, как профессор математики, у которого проверяют таблицу умножения. Макс долго думал, что спросить, а потом вспомнил, что в школе у него украли из раздевалки физкультурную форму, и спросил, кому она понадобилась.
Серая в яблоках блондинка кокетливо улыбнулась. Лицо у нее было невероятно гибкое и выразительное, с ямочками. Ямки эти, как выстрелы из миномета, всякий раз возникали на новом месте.
– Никому. Ее просто выбросили в окно. А вот солдатик в трещине за батареей – это интересно. Помнишь, ты проплакал всю ночь?
Оказалось, Макс помнит. Он и заикаться стал тогда же, хотя у них в семье была в ходу версия, что его напугала соседская собака.
Потом они пошли шататься по центру. Макс, поначалу робевший и державший Нину пугливо, как дверную ручку в общественном гигиеническом учреждении, постепенно осмелел и предлагал показать, как правильно сломать шею часовому, чтобы он не пикнул.
– Смотри, я пикаю! Пик-пик-пик! – немедленно подала голос Нина.
Осчастливленный Макс сгреб ее за шею. Гуля и Афанасий шли сзади, не слишком близко, чтобы буйная парочка на них не налетала.
– А почему ты говорила, что она несчастная? По-моему, веселая, – спросил Афанасий.
– Ее все бросают. Млада – это наша знакомая – говорит, у нее венец безбрачия и смыть его можно только слоновьей кровью!.. – сказала Гуля на полном серьезе. Имя служанки Белдо она произносила с трепетом.
– Чьей кровью?
– Напрасно издеваешься. Мы даже и в зоопарк ходили – да разве к слону сунешься?
Афанасий что-то пробурчал.
Нина о чем-то оживленно говорила, Макс же ограничивался в основном жестами. Не желая лишний раз заикаться, он заменял слова движениями. Мимика у него была богатейшая. Лоб он умел морщить ладов на двадцать. А уж его нос – веселая трактористская картофелина – вообще мастерски передавал всяческие выражения. И гармошкой собирался, и ерзал, и весело сопел.
