Но в итоге победили именно вороны. И — теперь он начинал это осознавать — это было не так уж плохо.
Сон нахлынул на него сладостной, словно состоящей из темной патоки, волной и унес в дальние неизведанные страны. А пока Рамена спал, черный сгусток за окном снова принял неопределенные очертания и стал что-то ласково вещать ему на ушко.
Так что, проснувшись, брат Рамена уже знал, что надо делать. Действуя по инструкции, он посетил целый ряд абсолютно незнакомых людей. Люди эти были совершенно разными и, скорее всего, не знали друг друга. Прикрываясь лживым учением своей бывшей секты, Рамена внимательно следил за реакцией респондентов. Во всех до единого случаях он был отправлен восвояси, иногда в грубых выражениях, иногда почти с мольбой (мать-одиночка из семнадцатой квартиры). Последним из тех, кого он посетил, был вольный писака-журналист из Верхнего города. Выглядел он совершенно неопасным, а напротив — растерянным и даже испуганным, но Рамена тщательно запомнил его, точно по инструкции.
После ряда посещений его программа подошла к концу, и он с чувством выполненного долга вернулся в квартиру и стал ждать дальнейших указаний. Ему дали понять, что указания последуют ближе к ночи, но ворон был все еще тут. В свете дня его было плохо видно, но на фоне неестественно голубого неба нет-нет да и мелькал словно выкроенный из черного шифона силуэт. Рамена подумал, что быть слугой ворона не так уж и плохо, а после, оглядев свою разоренную квартиру, впервые испытал к своему бывшему гуру что-то вроде раздражения.
Так, оглядывая пустые и заросшие паутиной углы своей когда-то уютной квартирки, брат Рамена ступил на первую ступень познания Зла.
Утро нового летнего дня Павел Константинович Мартиков встретил, сидя на крутом правом берегу Мелочевки на самом краю Степиной набережной, что протянулась почти через весь город от старого кладбища до заброшенного завода. Набережная эта получила название вовсе не по имени героя-сталкера Степана Приходских, а по имени другого Степана — беспородной, блохастой, но очень доброй псины, которая жила на этой набережной много лет. Пес Степа, серо-коричневой масти, отрада маленький детей, а после их младших братьев, прожил долгую и насыщенную жизнь — шестнадцать лет на фоне медленно грязнеющей реки. Шестнадцать лет шума плотины в ушах. Годы вкусных подачек и пинков ногами от злых людей. За эти бесчисленные смены сезонов жильцы Верхнего города привыкли видеть точеный силуэт собаки на фоне светящего из-за пышных крон деревьев заходящего солнца. Степан всегда встречал закат на одном и том же месте на правом берегу речки. Он садился, вытягивал шею и нервно нюхал закатный воздух, и смотрел всегда куда-то на юг, туда, где потихоньку росли и росли этажи верхнегородских зданий. Казалось, он ждет, ждет какого-то мига, какого-то вольного ветра, приносящего запах дальних странствий. Ждет, чтобы, почуяв его, сорваться с места и навсегда покинуть этот город.
Может быть, вот за эти отсидки, за этот странный собачий наблюдательный пост, люди и прозвали полоску мутного песчаного берега Степиной набережной. Почему бы и нет, ведь пес считал это место своим.
В конце концов, он исчез. Тихо, без помпы, просто не пришел, как обычно, на берег, и закатный оранжевый луч высветил лишь пустой песчаный пляж. Многие склонялись к мысли, что пес нашел свой последний приют в реке. Отчасти так оно и было, вот только в тихом омуте под кипящей пеной позади плотины вы не найдете обглоданный рыбой собачий скелет. Окрестные дети долгие недели проливали слезы над исчезновением собаки (и надо сказать, что и некоторые взрослые, вспомнив молодость, украдкой смахнули слезинку), и дошло даже до того, что местные власти прониклись детским горем и официально присвоили имя песчаному пляжу, так что на всех современных картах вы сможете увидеть название «Степина набережная», вытянувшееся вдоль изгибов реки.
А теперь здесь сидел Мартиков, слишком испуганный и опустошенный, чтобы вспомнить про обретавшегося когда-то в этом месте пса. Старший экономист сидел на прохладной земле в странной детской позе, подтянув ноги к подбородку и обхватив руками колени. Мысли буйным вихрем проносились у него в голове.
Началось все с того, что он прогнал грабителей. О да, он помнил то одуряющее чувство ярости, что его тогда охватило. Серьезно он покалечил налетчиков? Мартиков покачал головой — не вспоминается. После этого он отправился домой к жене с твердым намерением переселить ее в мир иной. А потом... что случилось потом?
Потом ярость спала, исчезло буйное нездоровое веселье, и он остановился посреди двора в двадцати шагах от подъезда, ошеломленный и испуганный, с полным беспорядком в голове. Припадок злости, в котором он напал на налетчиков, теперь пугал его самого. Это чудовище, что только что шло через двор с намерением совершить убийство, просто не могло быть им — старшим экономистом «Паритета» Мартиковым. Откуда столько агрессии, он ведь мухи не обижал в детстве? И драться не любил, за что не раз бывал бит.
Тупой хруст, с которым обломок кирпича втыкается в спину бегущему налетчику, теперь будет сниться Мартикову ночами.
Вчера он явился домой в полном разброде чувств. Жена открыла было рот для длительной свары, вдруг заметила его взгляд и в итоге не сказала ни слова. Мартиков был мрачен как туча, под глазами у него набрякли мешки, а глаза покрылись сеткой кровеносных сосудов.
Ночью он спал плохо, ему снились дурные сны. В них Павел Константинович на кого-то охотился. Вроде бы была ночь, сверху светила луна, а он несся, низко стелясь над мокрой землей и ловил разлитые кругом запахи — запахи жизни, теплой крови, множества мелких полных теплой крови существ. Океан теплых запахов, но вот среди них прорезается один, резкий, сильный, бьющий по нервам. Запах добычи. ЕГО добычи.
А дальше сон становился калейдоскопом кровавых кадров. Бег, учащенное дыхание, крохотное звериное тельце впереди. Писк, хруст костей, теплая кровь во рту.
В пять утра Мартиков пробудился со слабым задушенным криком. Его била дрожь, а во рту стоял железистый привкус. Рот был полон. Павел Константинович перевернулся и выплюнул на пол то, что наполняло его рот. Красная пузырящаяся слюна разлилась на дорогом паркете неприятной лужей. Лужей крови. Мартиков тихо заскулил, в глазах еще прыгали кадры страшного сна. Маленький зверек... кто это был? Мышь, землеройка, заяц? Много меха, он набивался в рот, мешал. В какой-то момент образ терзаемого зверька наложился на фигуры вчерашних налетчиков и... пришелся впору. Все правильно, и животное, и люди были жертвами. Добычей.
— Да что же это?! — простонал Павел Константинович и, спустив ноги с кровати на пол, сел. Бросил взгляд на закрытую дверь смежной комнаты, где спала жена — они уже полтора года спали порознь. Сейчас это было даже на руку. Не стоит ей видеть кровавое пятно на паркете.
