Все дни, пока мама болела, Конрад ощущал себя заброшенным и несчастным, как никогда в жизни. К маме его не пускали: доктор Гросс боялся, что мальчик может подхватить эту неведомую инфекцию. Его с нянькой Утой и домашним учителем герром Нойманном вообще переселили в отдельный флигель. Гулять ему разрешалось только в маленьком розарии, где было совершенно негде порезвиться. Контакты с деревенскими детьми были полностью исключены. И Конрад изнывал от тоски, безделья и страха за жизнь матери: он понимал, что если мама сама не зовет его к себе — значит, она очень серьезно больна. Конрад старался вести себя хорошо, как никогда внимательно учился, не капризничал за едой, а после обеда сидел на скамеечке среди отцветающих, уже почти не пахнущих роз и читал книжки. Дядя Отто не забыл привезти ему новую: это была взрослая и довольно страшная книга о людях, похороненных заживо. Но уж лучше было читать и бояться, чем думать о маминой болезни.
А потом приехал отец. В измятой и запыленной одежде, небритый, с бледным от недосыпа лицом, он вошел в учебную комнату и Конрад буквально одним прыжком вылетел из-за стола, за которым горбатился над задачками, и повис у отца на шее. Папа вернулся! Теперь все наладится и мама наверняка выздоровеет. Папа найдет ей самых лучших врачей. Папа все может!
Франц обнял и сухо поцеловал сына в лоб, потом отстранил. На лице его застыло встревоженное выражение. Он задал сыну несколько вопросов, но кажется, не очень вслушивался в то, что тот ему отвечал. Конрад понимал, что все мысли отца сейчас заняты только болезнью мамы.
Папа попросил Конрада слушаться герра Ноймана и тут же ушел. В следующий раз мальчик увидел его после того, как Франц и Отто вместе съездили в католический собор за необходимыми артефактами. Конрад уже засыпал, когда отец зашел к нему и надел ему на шею серебряную цепочку, на которой висел маленький крест и образок святого Кристофора.
— Не снимай никогда, даже во сне, даже когда принимаешь ванну, — строго сказал отец.
— Хорошо. А как мама себя чувствует?
— Пока еще не очень хорошо. Но мы с твоим дядей надеемся, что скоро ей полегчает.
При этих словах взгляд у отца стал каким-то непривычно суровым. Он потрепал Конрада по волосам и вышел. А Конрад вдруг подумал, что с таким лицом, какое было сейчас у папы, рыцари уходили на бой… На бой за свою прекрасную даму.
Заснуть Конрад уже не смог. Он лежал и крутил в пальцах новенький крестик. Думал о папе и маме. О том, что дядя Отто ни на что не способен. И если вдруг отцу понадобится помощь в том, что он затеял (а он явно что-то затеял, и это что-то — вовсе не поездка за врачом в другой город, а нечто рискованное), на Отто явно рассчитывать не стоит. Так что Конраду надо вести себя по-мужски: встать из кровати, прокрасться через весь темный дом и сесть в засаде возле маминой спальни. И если что — придти отцу на помощь. В этом ему виделся вызов. И — цель. Очередная цель. Очередной шаг на пути к тому, чтобы стать взрослым… Таким, как отец.
Было немножко жутко и вместе с тем так приятно — принять первое в своей жизни взрослое решение. В полутемной гостиной, освещенной лишь светом луны, льющимся в окна, Конрад хотел снять с ковра меч, но не справился и удовлетворился кинжалом, который все равно был тяжел для его детской руки. Однако с кинжалом он чувствовал себя как-то увереннее. Он добрался до маминой спальни, дверь которой была приоткрыта: оттуда лился свет и звучали возбужденные голоса. Потом из спальни вышли папа и дядя Отто. Конрад спрятался за большим сундуком и они его не заметили, прошли мимо. За их спинами он шмыгнул в спальню. Ему очень хотелось увидеть маму…
Мама лежала в постели. Она была очень бледная. Да что там — бледная! Она так жутко изменилась за эти несколько дней, что Конрад вдруг четко осознал: она умирает. И на миг оцепенел от ужаса. Но мама была не одна, рядом с постелью суетилась сиделка, она задрала на маме ночную рубашку и принялась протирать ее тело полотенцем, которое окунала в стоящий у постели тазик.
Конрад застыдился: нехорошо это — смотреть на голую маму. И если его застанут тут — наверняка отругают и отправят в постель, и отцу он не сможет помочь. Так что, пока сиделка стояла лицом к кровати и не могла его видеть, Конрад поспешил шмыгнуть в шкаф. В тот самый шкаф, где прятался Отто. Правда, об этом Конрад узнает только несколько лет спустя, когда дядя решится рассказать ему обо всех обстоятельствах гибели его родителей… Сейчас же он с наслаждением вдохнул знакомый аромат маминых платьев. В последнее время от мамы резко пахло камфарой и еще какими-то лекарствами. А здесь сохранился ее настоящий, нежный, уютный аромат. Конрад нащупал мягкий бархат ее нарядной юбки, прижался к нему щекой и принялся ждать.
Сиделка закончила туалет больной и ушла, унося тазик и мокрые полотенца. Вошли отец и дядя Отто. Сели в кресла по разным сторонам постели. Притушили свет… Отто держал наготове целую бутыль святой воды, намереваясь плеснуть ею в вампира. Отец положил рядом с собой два револьвера, заостренный деревянный кол и мясницкий топорик.
— Вампиру полагается отрубить голову, вырезать сердце и набить рот чесноком, — тихо сказал дядя Отто.
Конрад в шкафу просто сомлел: вампиру?! Папа и дядя собираются охотиться на вампира?
— Да, ты говорил уже, — ответил отец.
— Просто напоминаю.
— Я помню.
Отец вынул перочинный нож и порезал себе большой палец.
— Что ты делаешь? — удивился дядя Отто.
— Это чтобы не заснуть. Надо бы еще соль втереть, да я не догадался взять… А теперь не хочу вас одних оставлять. Возьми! — отец протянул нож Отто.
— Нет, нет, я не могу! — отшатнулся тот.
— Ты заснешь и от тебя не будет пользы.
— Я не буду себя резать… Возможно, их привлекает запах свежей крови, как акул!
— Тем лучше. Он бросится не на Бигги, а на одного из нас.
Отто не успел ничего ответить. Мама вдруг резко села на постели. Потом встала, двигаясь рывками, как марионетка, и подошла к окну…
— Бигги! — вскрикнул отец, вскакивая из кресла.
— Не надо! — одернул его Отто. — Она все равно не слышит… Спугнешь вампира.
Бриггита вернулась и буквально рухнула на кровать: было видно, что она совсем без сил.
А в открытое окно шагнул вампир.
В этот раз и Отто, и Конрад, и Франц увидели его знаменитые клыки: рот вампира был хищно приоткрыт и из верхней челюсти прямо поверх ряда зубов вырастали, удлинялись два узких, острых, чуть загнутых внутрь… клыка? Два дополнительных резца? В человеческой анатомии не было названия для этих двух дополнительных зубов, с помощью которых вампир прокалывал плоть жертвы. Они вырастали в тот миг, когда он собирался преступить к трапезе, а потом скрывались обратно…
