Скептики скажут, что раз девочка умерла, откуда же известно, что приходил Серый старец? Но слушателям это неважно, им не до логики, у них сердце замирает. Признаться, я в детстве обожал эти страшилки и многие из них записал. Можно сказать, это была первая научная работа начинающего фольклориста.
Оревалат Аартелинур
"Языческие верования турепанских горцев"
--
Господин Мадетай, большой артолийский начальник, босс Артана, ездил на своей шикарной машине всегда и везде. Разве что в собственном особняке он еще ходил пешком. Рано утром, к шести, Артан должен был уже болтаться возле флаера, облизывать его, мыть и чистить, чтобы в любую секунду быть готовым вскочить за штурвал. По утрам иногда нужно было подбросить экономку босса на рынок, где она тыкала пальцем в товар (доставка продуктов входила в обязанности торговцев). Затем босс ехал в присутствие, где до обеда деловито принимал мелкие взятки. В середине дня босс ехал в ресторан и полтора-два часа предавался чревоугодию. Затем он возвращался в присутствие, где до пяти часов неукоснительно брал по-крупному. В пять его следовало везти в клуб, а оттуда — иногда домой (тогда Артан освобождался в восемь — девять вечера), а иногда — на какой-нибудь шумный прием, где босс приватно договаривался с вероятными клиентами об очень больших взятках (и тогда Артан приезжал к Карине после полуночи).
Карина скучала, плохо себя чувствовала, ходить было тяжело, все время тянуло в сон. Коричневый младенец иной раз вел себя так буйно, что уснуть она не могла и часами лежала, уткнувшись лицом в любимое турепанское одеяло, и шептала: "Ох, Артан, где же ты? Мне так худо". Но когда он возвращался домой, ей вдруг сразу становилось легче, и наследник вел себя прилично, и голова болела меньше.
--
Наступила и прошла дождливая ветреная весна, настало горячее сухое лето. К Верхушке лета маленький артолийско-турепанский метис должен был появиться на свет. Но в начале июня господин Мадетай поссорился с бандитами Южного района. Кто кому чего не заплатил, Карина так никогда и не узнала. Только утром Артан ушел на работу, а вечером его принесли незнакомые люди. Красивая черно-золотая шоферская форма была залита кровью. Светлые глаза потухли навсегда.
Молодой бандит из Южного района мялся у порога, не смея войти.
— Атаман Ортегон не хотел смерти шофера, — объяснял он. — Но Мадетай оскорбил атамана, такого не прощают. Мадетая-то мы замочили, ну вот и парню досталось. Извиняйте. Похороны за наш счет.
Карина ударила молодого бандита по лицу.
— Убирайся, — сказала она бесцветным голосом. Опустилась на колени возле Артана.
Тело. Как странно. Я так любила твое тело, и только его мне и принесли. Одно тело, а тебя нет. Руки, ноги, лицо, глаза — а тебя нет. Значит, ты был не тело. Ты был душа? Я любила твою душу? Но я и тело любила, а теперь оно остывает под моими руками. Пустое, без тебя. Пускай его хоронят. Ведь это не ты. Ты вернешься, я знаю. Ты придешь, и обнимешь меня, и мы будем смеяться и любить друг друга… Нет. Без тела ты не сможешь. А тело я похороню — куда же тебе возвращаться? Его надо оставить, это тело. Нельзя? Почему нельзя? Оно должно дождаться тебя!
Не трогайте меня! Я не отдам его тело, слышите, это его тело! Он придет, и войдет в него, и откроет свои прекрасные глаза, и засмеется, и скажет: "Жэнщина! Нэ плач"! Нельзя его уносить. Он еще не видел своего сына. Наш коричневый младенец. Он давит изнутри. Он еще не видел своего отца. Не смейте, не трогайте его! Артан, где ты? Артан!..
Чьи-то руки поднимали, несли ее куда-то, все внутри рвалось от боли — потому что ее оторвали от тела, в котором не было Артана, не было, не было… Она кричала и вырывалась, ее не пускали, потом навалилась темнота, но и в темноте была боль. Потом и она исчезла.
--
Карие глаза, бледная кожа,
Смешные пятнышки на носу.
Ты говоришь: веснушки.
Светлые волосы, прядь — серая, прядь — золотая,
Золото и пыль.
Ты говоришь: светло-русые.
Тонкие пальцы на моей груди,
Нежные, слабые, сердце щемит от счастья.
Ты говоришь: глупый,
Я ведь люблю тебя.
Оревалат Аартелинур
"Моя"
из сборника "Отрывки из жизни"
--
На рассвете Марен разбудил телефон. Незнакомый голос захлебывался, вскрикивал, выл. Марен ничего не поняла, только — что беда. Подхватилась, выскочила на улицу в юбке задом наперед, свитере наизнанку и домашних тапках. С неба упал знакомый зелено-красный флаер, теперь принадлежавший Раттирену, немолодому турепанину из тупика Буйных Молодцов.
— Скорее, мадам, — Раттирен распахнул дверцу.
В маленькой обшарпанной комнате на топчане лежала страшная серая женщина с остановившимся взглядом. Рядом топталась черномазая девчонка с тряпичным комом в руках. Ком шевелился и попискивал. Марен перехватила у девчонки сверток и увидела сморщенную коричневую мордочку с младенчески мутными глазами. Тогда она снова посмотрела на ту женщину на топчане и узнала Карину. Боги, умерла?
Она была жива, но никого не узнавала. Она не осознавала, что родила сына. Она бормотала что-то несвязное про тело, прекрасное тело, в котором больше нет Артана.
— Он погиб, — объяснила девчонка вполголоса.
Вот оно что. Он погиб, а его сын родился. И если Марен не вмешается, малыш, уже наполовину сирота, может остаться сиротой круглым.
— Лучше бы ты дала тогда Говарду, — пробормотала Марен сквозь зубы. И сильно ударила Карину по лицу. Ее голова мотнулась. Марен ударила снова. И снова. Пустые безумные глаза вздрогнули, закрылись. Открылись.
— Не бей, — прохрипела Карина. — Я не умираю. И его не бей. Он уже умер.
— Он жив, — закричала Марен и сунула ей в руки младенца. — Вот он!
— Кто это, — вяло прошелестела Карина.
— Артан! — зло бросила Марен. — Это Артан. Только еще маленький.
Измученное лицо Карины просветлело.
— Ты вернулся. Гереннэ…
--
Как мало было нужно мне, чтобы полюбить!
Ты просто посмотрела — и увидела меня человеком, равным тебе. И я пропал.
Почему ни одна красавица в родных горах не задела мое сердце? Как это было бы просто, естественно и красиво! Но нет — я услышал твой голос, полный стыда, и забыл всех на свете горянок. Ты прекрасна и сама это знаешь — я каждый день говорю тебе, как ты прекрасна; ты бесконечно другая — и ближе всех; ты понимаешь меня сердцем, не понимая слов, которые я шепчу тебе в забытьи на моем языке.
