— Кто же ты? — спросил вошедший. — Твоё лицо кажется мне знакомым.
— Унтах кан Орвен, из Пещеры Семи Следов, к твоим услугам, ардин.
— Корд'аэн О'Флиннах от Круга Высоких Вязов, взаимно рад… ардин. Как здоровье старухи Орвен?
— Не хуже, чем многие ей желают, и куда лучше, чем у многих из Круга Вязов.
Этер вылез из-под стола, отряхнулся.
— Думается мне, вы станете сражаться.
— К чему ты спросил? — улыбнулся Корд'аэн.
— Так ставки же!
Поразительно, как быстро он пришёл в себя! Истинный трактирщик, человек дела… Да и народ — странно — втягивался в нарождающийся спор, то ли чтобы заработать на поединке, то ли вновь прикоснуться к леденящим углям древнего колдовства…
А Унтах кан Орвен говорил:
— Ты ведь тоже это чувствуешь, Корд'аэн О'Флиннах, не так ли? В шёпоте леса и безмолвии камней, в песне моря и отчаянии ветра, в горечи дыма и одиночестве звёзд… Ты тоже слышишь крики искалеченных птиц, ты тоже видишь каменный, осыпающийся мост над седой бездной тумана… Ты тоже просыпаешься по ночам от собственного крика, разве нет?..
— Замолчи! — воскликнул Кордан отчаянно, я никогда не видел столько боли и страха в его глазах. — Замолчи, заклинаю тебя тьмой и пламенем! Ни слова более, скаттах!
Унтах удивлённо изогнул бровь:
— Ты сам-то понял, что сказал? Тьмой и пламенем, надо же… Знать, не зря я пришёл сюда.
— Так что же ты здесь ищешь? — не слишком любезно спросил Корд.
Чужак взял склянку наливки и медленно, мучительно-медленно допил до дна.
— А вот что, — он обвёл взором трактир. — Я, видишь, на рыбалку собрался. Надобно червей накопать… А тут, кстати, глубоко копать не требуется. Всё на поверхности. Я восхищен тобою, Корд'аэн О'Флиннах, Лис, Медный Судья, сколь мастерски ты скрываешь отвращение. Тебе ведь тоже противно. Или нет?
— Мне противно только предательство и глупые игры, — бесстрастно отвечал Корд.
— Вот оно как! — вкрадчиво проговорил Унтах. — А фальшивая музыка и фальшивые деньги? Смотри: они боятся огня, эти славные подземные карлики! В их домах горят камины и свечи, но они всё ещё боятся пламени, как их дикие северные родичи. Пламя опаляет, и никто из них не удержит его на ладони. Но самое страшное, что они тянутся к огню. Огонь завораживает и манит их. И потому они люто завидуют нам, тем, кто может удержать пламя на пальцах.
А ведь не всегда было так, верно? Были и тут умельцы, плясавшие с молниями… А теперь… О, теперь они кичатся блеском ложа дракона! Добро бы то были герои, разящие драконов, или великие хитрецы, или рунопевцы… Куда там! Тебе не тяжело убить меня во сне? Я не хочу завтра проснуться в мире, где за цену чести идёт торг, причём брат торгует честью сестры, а отец — дочери! Что, добрый трактирщик, нет ли у тебя смазливой дочурки? Горбатые пузатые карлики-евнухи, серые базарные уродцы, что вы о себе мните? Вы просто живёте, никого не трогая? Да лучше бы трогали!
— Добрые люди, не слушайте, он не в себе, — жёстко сказал Корд.
— Зато ты — слишком в себе. Я слышал, как вчера в бездне вспыхнул чёрный огонь. Их огонь. Вам его не удержать. Тупая слепая ярость и дикость, за которой ничего нет — или тупое слепое забвение? Я не знаю, что хуже, я не знаю, почему это случилось, только чувствую, что так начинается закат…
— Замолкни!.. — почти умоляюще воскликнул Корд.
— Так что? — прошептал, смеясь, Унтах. — Вы хотите огня, добрые люди? Вы — сейчас — хотите огня?..
— Ставки! — напомнил Этер. Лицо у него было деревянным. Я никогда ещё не видел его таким.
— Десять гульденов на Корда! — решился Эльри. Он явно лучше меня понимал, что происходит.
— Двадцать таллеров на шута! — зло, хрипло молвил Гербольд Скавен. — Отработай гибель моих людей!
— Ещё десять на Корда, — рискнул я. Сам не знаю, зачем. Я хотел огня. Но — не того.
— Пять таллеров на шута, — добавил помощник купца — молодой щёголь с роскошным кинжалом на поясе.
— Хорошо, — улыбнулся Унтах, — с тебя и начнём…
А потом вдруг выбросил руку и хлопнул по стойке. Парень, поставивший пять таллеров, зашёлся в жутком кашле. Вытащил кинжал… и вбил себе в горло. Снизу. Рухнул на пол.
— Это какой-то трюк, — слышался шёпот. — Это понарошку, подстава…
Но мёртвый писарь не вставал.
— А у него дома, верно, отец, матушка, красавица-невеста… Ах, как жаль, как жаль… Влага скорби ещё никого не вернула к жизни. Тебе жаль, а, купец?..
— Ты себе не представляешь, как, — процедил Гербольд.
— Неумёха, — вдруг фыркнул Корд. Потом, сильно ударяя ладонью в навершие посоха, выбивая некий ритм, он прошёл к телу, что ещё подёргивалось на полу. Застыл над мертвецом, продолжая бить рукой о древо. Потом — перестал бить, и просто стоял, вслушиваясь в звенящую тишину. Никто не шёлохнулся. Только Унтах криво ухмылялся. Во мне тихо плавились ужас и ненависть.
Убийца! Как ты смеешь?!..
Кордан возобновил удары. Теперь он бил слабее, но чаще, выстраивая совсем иной ритм. Воздух вздрогнул, дым и пыль поплыли, сплетаясь в новом узоре. Задрожали стёкла, отзываясь, и зазвенела посуда. Корд бил легко, но неистово, исступлённо, и его глаза мерцали алым, ибо он прозревал неведомые пространства.
Тело у него под ногами дрогнуло. Зашевелилось. Ритм звучал, проникая всюду, подчиняя себе всё. Серый холодный туман растекался над рекой — но всходило солнце, ярое, гневное и прекрасное — и туман багровел, алел, распаляясь кровавым безумием… Красный туман, где вскипали солнце и смерть, разлился по залу, застил глаза, и дешёвое злато монет жгло пальцы. Хрипел надколотый рог, возвещая гибель и рождение, суля страх и страдания, и тайну, что так и останется неразгаданной…
Видел я твоё начало,
помню я твоё рожденье,
ты лежало на болоте,
синим ртом червей ловило,
между трёх корней березы,
между двух стволов осины.
Знаю — клятву ты давало
человечью плоть не резать,
не кусать сестры у брата,
сына не кусать у мамы…
Корд заклинал железо старой песней на неведомом языке, но я понимал каждый звук. Я слышал, как неохотно ворочается в ране вероломное железо, кряхтит и с трудом выходит наружу, точно зверь из берлоги. Роскошный кинжал, что предал хозяина, выглядел ныне красно-уродливым.
Друид снова сменил ритм. Подбрасывая посох, чертил в дыму знаки, постукивая об пол. Струны музыкантов отзывались, хоть сами спиллеманы оцепенели. Дым и тени складывались в образ огромной птицы, распластавшей тёмные крылья над трупами. Перья её пылали, подведённые золотом огня. Громадный ворон охватил друида крыльями, словно плащом, глаза чародея исполнились чёрной мудрости тысячелетий. В руке его возник пустой стакан. Корд провел над ним ладонью, наклонил над невольным самоубийцей… и на молодое мёртвое лицо пролилась влага! Из пустого стакана струилась жидкость, сиявшая радугой, орошая края раны, смывая грязь и кровь, исчезая искристой пылью. Помощник купца моргнул, тяжко вздохнул… и медленно-медленно поднялся на ноги, недоумённо глядя вокруг.
