Дым рассеялся, выпуская Корда из объятий. Я нашёл силы посмотреть ему в лицо. И ужаснулся. Его глаза покраснели и слезились. Он осунулся. Он был смертельно уставшим и больным. Ничего не видел, не слышал и что-то беззвучно шептал.
Унтах осклабился — торжество презрения было в его улыбке.
Я ненавидел его. Уже не боялся. Просто тихо ненавидел. Никто не смеет так поступать с моими друзьями. Никто.
И пусть бы весь мир рухнул — лишь бы пылающими обломками прибило Унтаха кан Орвен, содрало инеистую ухмылку с его лица…
Унтах перестал улыбаться.
Посмотрел на меня.
Прямо мне в сердце.
— Так и будет, — хмуро пообещал он. — Так и будет, рыжий безумец. И совсем скоро.
А затем гость извлёк из ножен меч.
* * *
— Спасибо, Снорри, — произнес Корд, глядя чистыми, лучезарными глазами. То была чистота разящего клинка. И я не позавидовал чужаку.
— Ты что, дурак? — раздраженно спросил пришелец. — Ты любишь их? Они тебе дороги, эти черви Срединной усадьбы?
— Нет, конечно. Черви — не дороги.
— Это хорошо. Значит, просто красуешься.
— Не более, чем ты. Ты, кан Орвен, жаждешь падения в бездну, увлекая за собой весь мир, всё прекрасное и уродливое, что в нём есть. Я же стремлюсь наверх, к искристым горным снегам и вечному сиянию звёзд — на крыльях птиц, на упругих лапах зверей, в сердце великой песни ветра!
— Черви утянут тебя вниз, — покачал головой чужак.
Теперь уж никто не воскликнул — кого это ты, мол, червём назвал? Ибо рядом с ними многие из нас почувствовали свою беспредельную ничтожность. Потому что нет уж тех, кто танцевал с молниями в час зимней грозы…
— Прежде, чем вы начнёте, — предупредил Этер, — прошу вас, внесите задаток. Ибо мне думается, что вы теперь не остановитесь, а ваше колдовское умение велико. Не скрою, для меня большая честь, что такие достойные господа выбрали для поединка мой скромный трактир, но…
— Хо-хо! Ну, что я сказал?! — с горькой радостью воскликнул Унтах.
— Желаешь огня, герр Хольд? — лукаво усмехнулся Корд. — Желаешь потехи для своих гостей?
— Скажи "нет", — умоляюще прошептал Эльри.
— Да, — сказал Этер чужими губами. — Деньги заплачены.
Корд кивнул — и вскинул посох. Свет метнулся по изгибам резного ясеня, пламя свеч и лампады качнулось к нему, отблески на стёклах и в очах толпы зашевелились — а потом, повинуясь приказу, весь этот свет устремился в лицо свартальфа, выжигая тени. Темно стало в трактире, когда потоки грязного, тусклого золота пронзили насквозь тёмную фигуру, рассекая ледяное лицо и чёрное сердце. Боль исказила лицо, но ни звука не издал Унтах — только взмахнул клинком, обрубая потоки света, возвращая его свечам и лампаде, стёклам и глазам…
И поднял меч, сбирая тени под свою десницу.
Рухнула чёрная сталь — и тени взметнулись отовсюду, опутывая Корда. Чёрный кокон намертво спеленал его, пыльная паутина раскинулась по углам, и меченосец, повелитель теней, готовился выпить свою жертву до дна…
Друид ударил посохом оземь, вложив всю свою боль и тревогу. Трактир вздрогнул, пол заходил ходуном. Стены дрожали, с потолка сыпалась пыль. Земля тряслась, будто у корней гор срывалась с привязи древняя тварь, отвратный тролль, что желает сожрать солнце… Стонали вековые деревья, за рекой грохотали и рушились скалы, и я не знал, не упало ли небо. Стёкла в окнах брызнули прочь, рамы треснули и повылетали следом. Со стены сорвались полки с бутылями, грохнулась бочка пива. Страшный гул нарастал, разрывая голову. У музыкантов рвались струны. Сверху рухнула балка, кто-то коротко вскрикнул. По стене пошла трещина. И лопнула паутина, что душила друида. Тени безмолвно метались, кружили, сплетаясь в причудливые узоры — тёмный меч чародея больше не имел власти над ними.
Корд'аэн отнял посох от земли — и дрожь утихла.
А люди… люди медленно поползли к Этеру, которого чуть не придавило. На лицах — недобрые, мёртвые улыбки. Взоры дурно пахли. А в руке каждый сжимал монеты.
Толпой владело безумие. Ничего страшнее я ещё не видел. Опомнитесь, норинги. Куда же вы…
— Ставки не возвращаются, — с каменным лицом твердил трактирщик.
А народ уже не боялся смерти. Народ желал зрелища. Народ желал огня. Пусть и чужого, чадного, жадного. Слепого в своём стремительном гневе и голоде. Огонь калечит. Огонь убивает. Но мы всё равно суём туда пальцы. Суём ладони в гущу жара, в безумной надежде на тепло и ласку.
Лишь четверо оставались бесстрастны, словно деревянные изваяния: мы с Эльри да Гербольд со своим незадачливым помощником. Парень, судя по дикому взгляду, сошёл с ума.
С другой стороны, а как бы я сам чувствовал себя на его месте?
Надеюсь никогда этого не изведать…
…Они метнулись друг к другу, словно ловчие соколы. Прошли в полудюйме друг от друга. Их плащи схлестнулись в воздухе. Чёрный меч описал круг над головой Корда. Посох начертал кольцо над чужаком. Лампада-колесо сорвалась, и огонь заметался вокруг Унтаха. Стена белого пламени скрыла его. Но из разбитого окна рванулась молодая ночь и сомкнула волны над Корд'аэном. Ночь, полная звуков — крики птиц, шорох кустов, лисье тявканье, возня леммингов, уханье филина — и далекий волчий вой. Часть трактира просто исчезла, растворилась в той грозной волшебной ночи.
А кокон белого пламени кружил, разрастаясь, превращаясь в вихрь. Дымился деревянный пол, с потолка сыпались искры. От жара тлели столы. И мотыльки летели прочь от света…
Но я готов был поклясться — Унтах всё ещё там, внутри, и он всё ещё жив.
— Неужто он решился? — прошептал Эльри, с восхищением в голосе.
— Кто решился? На что? — спросил я.
— Да теперь уже не важно, кто именно, — отозвался Эльри. — Я уже видел похожую штуковину. От жара крошился камень, побелела земля, и, говорят, даже птицы теперь не пролетают над тем местом. Думается, нет нужды говорить, сколько было трупов.
Эльри говорил ровно, отстранённо, словно ни капли не боялся. Он готов встретить свою судьбу, свою гибель, пусть она даже будет случайной, страшной и бесславной. Я же окаменел от страха. Поздно бежать, да я бы и не побежал. Огонь и ночь были слишком прекрасны, чтобы от них бежать. Ведь "ничего нет прекраснее смерти", как говаривали в старину.
Да и некуда оказалось бежать. Трактира "Под дубом" больше не стало. Текла река, чьи воды были серым ледяным туманом. Глубокой седой пропастью стала эта река, чьи заиндевевшие берега соединял каменный полуразрушенный мост — без перил, без поручней, жестоко сколотый по краям. Я стоял на том мосту. Справа высился незнакомый лес. Слева — чёрные громад гор, зияющие пасти пещер. Музыка доносилась из леса, арфы и лютни, тимпан и цимбалы, и одинокий напевный голос, чистый, словно серебряный колокол на вершине… Из-под гор прогремел низкий рык, извергаемый неведомыми тварями у корней мира. Лес озарился золотым сиянием, из-под крон выпорхнули пламеннокрылые птицы — и понеслись к реке, оставляя в небе радужные разводы. А из пещер медленно ползли златоокие драконы в чёрно-багряной чешуе. Лес полыхал пожаром, горы рушились в пыль. Огненные птицы и холодные змеи устремились навстречу друг другу, уничтожая за собой мир. Широкий мост проваливался за ними. Грохотали глыбы, развороченные тяжелыми телами, свистел ветер, шелестели крылья, и умирали на перьях осколки неба. Я стоял там, где они должны сойтись, столкнуться, сокрушая мироздание, чтобы оно возродилось — но уже без меня.
