Откуда, откуда оно явилось, откуда пришло? Кто дал? Чей это нежданный дар? Ей сейчас было не до этого. Она вдруг испугалась: «Да разве это я? Разве я была когда-нибудь такой?» Какой именно — выразить она не могла. Ей виделось — в мире вещей осталась лишь небольшая часть ее, а вся она — в этом золотом свете, заливающем небо и облаком поднимающемся от реки. «Если в моей голове так теперь и останется, я потеряюсь в этом мире», — подумала Вероника, и словно в ответ всё в душе вновь переменилось. Она вновь была земной женщиной из земного мира.
Но осталась и радость, как бы ни к чему не привязанная. Радость — дверь души, открывающая пути наверх.
«Всё это удивительно и ни на что не похоже!» Ей захотелось поделиться своим переживанием с кем-то, кто поймет, кто обрадуется. И она набрала номер телефона Васи Однотонова, отца Максимиана. Голос того был свеж, казалось, Василий ждал ее звонка.
— Вероника! Как хорошо, что ты позвонила. А я хотел звонить тебе.
— Максимушка, со мной сейчас что-то необыкновенное!..
— Ты видела чудесный сон.
— Сон? Нет, рассвет. Знаешь…
Она хотела рассказать ему про волшебный рассвет, но запнулась, вспомнив вдруг свой сон.
— Ой! Погоди, Максимушка. Я тебя видела…
— А я тебя. Такое совпадение. Мы плыли на большой лодке.
— В золотой ладье…
— В золотом тумане.
— Да-да.
Она отняла трубку от уха и прижала ее к груди.
— Что же это? — спросила она вслух и вновь поднесла трубку к уху.
— Веруша, я еду к тебе. Это правильно?
— Да-да, скорее.
Она положила трубку и сжала ладонями виски. «Что это?» Она уже вспомнила почти весь сон. И вновь растерялась. Но, решив, что с Максимушкой они во всем разберутся, она собралась с духом и стала готовиться к его приходу. Когда он вошел, его уже ждал дымящийся густым ароматом кофе.
Они сидели на кухне и вспоминали сон. Она спросила:
— Разве такое бывает?
— Бывает разное. Со сном в истории церкви многое связано. Чудесные посещения и колдовские соблазны. Знаешь, бывают минуты, когда душа просит молитвы. Часто — избавить и защитить. Или радоваться, когда молчать нет сил. Это всё есть. Когда я проснулся, весь сон помнил; лежал, доискивался — наваждение или чудесное посещение?
— Бедный Максимушка! — засмеялась Вероника. — Как ты намучился, пока не понял, что это всё было, было! Это не сон!
— Да, намучился. Тебе собрался звонить, выяснять. А тут ты — от сердца отлегло. Всё принял. Мы там были.
— И Даня был… — тихо добавила Вероника.
— А поверить не могу.
— Это потому, что ты мужчина.
— Видимо, исключительно поэтому, — засмеялся отец Максимиан.
— Мы плыли к звездам. Я помню. Как назвал голубую Даня?
— Сиэль. Было три звезды: Сиэль, Алтайя и Гелиоппа.
Сиэль. Они стояли у борта золотой ладьи: она и Данила. Ладья плыла в золотом облаке, облако сопровождало ее. Данила рассказывал, где они. А Максимиан стоял сзади, чуть поодаль. Были еще люди, их образы смутно восставали из сна, но не вспоминались. Это были люди, незнакомые ей, говорить с ними было некогда, ведь происходило так много удивительного. Так ей запомнилось: золотая ладья, много людей, а она, Вероника, стоит с Данилой у борта и смотрит на звезды.
Проплывали Сиэль. Плыли среди высоко взметнувшихся голубых ветвей. Не было страха. Что-то текучее было в этих ветвях, в них не было неистовства солнечных протуберанцев, в них была исполинская гармония. Ветви, а может, стволы исполинских размеров, тянулись на сотни километров вверх, но не терялись где-то в высоте, — всё было различимо до последней черточки, — а распускались огромными цветами огня, голубого пламени. Они раскрывали бутоны, снимались с ветвей и взлетали.
Один из парящих огненных цветков опустился на ладью, вниз бутоном.
— Смотри, что будет, — сказал Данила.
Цветок раскрылся и брызнули радужные струи; и в местах, куда они ударяли, возникали и росли радужные сферы. Они вырастали до размеров ладьи и больше, растворяясь в свете звезды. А в это время возникали новые. Сферы перекрывались, прорастали друг в друга, погрузив ладью и всех на ней в радужный туман.
Данила подставил под струю ладонь — и на ней возникла маленькая радуга.
— Держи, — он протянул ее Веронике.
Она протянула ладони. Радуга мягко опустилась в них, задрожала, цвета заструились, потекли, меняясь местами, но вверху оставался розовый, а фиолетовый — внизу.
— Смотри, — сказала Вероника, повернувшись к Максимиану, — живая.
Тот протянул руку, но радуга вдруг легко взлетела с ладоней Вероники.
Алтайя была изумрудной звездой с ровной, как морская гладь, поверхностью. Они плыли по ней, нисколько не тревожа ее спокойствия и чистоты. Золотистыми змейками убегали вдаль какие-то токи. Вероника смотрела на изумрудную поверхность, ей было отрадно и спокойно; гладь успокаивала, вселяла чудный покой и ясность умиротворения.
Вероника спросила:
— Но почему?..
— Тише, — прошептал Данила. — Здесь лучше не говорить. Говори мысленно.
— Почему такой покой, если это звезда? — спросила она мысленно.
— Потому что такова Алтайя.
— А почему надо молчать?
— Она слышит каждое произнесенное слово и усиливает многократно, до звездных размеров, претворяя его в свет. И летит оно до самых границ мира. Здесь должны звучать только самые чистые слова.
— Я поняла.
Она глянула вниз. Там, в изумрудной толще как будто колыхались растения. Но нет. Открылась необъятная глубина, там всюду были жизнь и движение. Веронику захватила панорама живых глубин звезды.
— Да, там скрыто многое. Алтайя запоминает всё, с чем встречается, и создает живые образы. Где-то там будет плыть и наша ладья, и мы с тобой…
— Мы с тобой, — повторила она вслух.
И тут же подумала, что теперь эти слова станут светом и полетят в космос, и все услышат.
Они проплыли Алтайю и направились к Гелиоппе.
— Данила, — спросила она, — а мы будем с тобой? Где мы будем?
О чем она спрашивала? Ведь сейчас они были вместе, и будут всегда. Но ведь Данила ушел?
— Мы теперь будем так, — ответил Данила. — Когда тебе будет спокойно идти, я буду здесь, — и он положил ее ладонь на свою. — А когда появятся тучи, я буду здесь, — и он спрятал ее ладонь в своих. — Ничего не бойся. Я буду для тебя маленьким пушистым котенком.
— Котенком?
— Котенком из сказки вот этого человека, — и он кивнул на подошедшего мужчину в странном синем плаще, словно исполненном скрытого огня. На возникающих складках проступало вспышками линий берёзовое свечение.
— Я — Пимский, Вероника. На корабль я пригласил одну лишь девочку, мою старую знакомую. Но она устала и сейчас спит. Я знаю, что Данила рассказывал тебе мои сказки, значит, заочно мы знакомы.
