Затем поднял голову. Глядя на колдунью, восседавшую на вершине своей гнусной постройки, Габорн представил себе полное уничтожение. Представил, как руна вместе с холмом рассыпаются в пыль, как ветер разносит эту пыль — так далеко, что частичкам ее никогда уже не собраться вместе.
Сумеет ли он сделать это? Может ли земля разрушить землю?
Он прокричал:
— Рассыпься в пыль!
И несколько долгих мгновений не разжимал кулака в ожидании ответа.
Где-то глубоко в недрах земли возникла дрожь, сначала легкая, потом она усилилась, послышался далекий рокот, словно близилось еще одно сотрясение, гораздо мощнее прежних. Нечто неведомое рвалось на поверхность из земных глубин. Вскоре начались равномерные толчки, словно кто-то бил изнутри гигантским кулаком.
Горная колдунья, одетая светом рун, подняла горящий посох.
Рев ее, раскатившись по небу, отозвался эхом в стенах Карриса и в ближайших холмах. У ног колдуньи начало расти непроницаемо-черное облако, смешиваясь с ржавой дымкой, что вилась над Печатью Опустошения — и Габорн понял, что после этого заклятия в живых не останется ни одного человека.
Он еще выжидал, давая время неизмеримой подземной силе собраться и приблизиться. И держал в уме образ разрушения, позволяя ему шириться и расти, пока не почувствовал, что больше не может.
Тогда он разжал кулак и выпустил эту силу.
Иом Сильварреста в это время была еще в сорока двух милях от Карриса. Они с Мирримой и сэром Хосвеллом остановились, чтобы дать лошадям отдохнуть, а заодно поесть и выпить по глотку вина. Легкий ветерок играл в листьях дуба над ними, шелестел травой на склоне холма.
Сначала Иом ощутила подземную дрожь. И когда земля содрогнулась и зарокотала под ногами, Иом со страхом и недоумением поглядела на юг.
Она увидела только огромное облако пыли, взметнувшееся в небеса, должно быть, на целую милю.
Солнце уже село, но пыль поднялась так высоко, что последние лучи его озарили верх облака, и по небу пробежала молния.
— О Силы! — воскликнула Миррима, вскочив на ноги и расплескав вино из своего меха.
Иом схватила ее за руку, ибо так испугалась, что у нее подкосились ноги, невзирая на все дары силы. Она знала, что муж ее сейчас в Каррисе, и понимала, что при таком взрыве мало кто мог уцелеть.
Через несколько долгих секунд до них долетел звук. И даже на таком расстоянии грохот был столь силен, что земля вздрогнула под ногами и дальние холмы отозвались эхом. Иом показалось, что взрыв был не один.
Она и впоследствии думала, что было два взрыва: первый, когда Габорн выпустил силу, и — через мгновение — второй, когда наружу из-под земли вырвался мировой червь, проделав огромную дыру на месте Печати Опустошения.
Однако те, кто находился тогда под Каррисом, утверждали: «Взрыв был только один, когда вырвался червь по приказу Короля Земли».
Пока червь поднимался, земля ворчала. Эрин Коннел, которая в тот момент стояла рядом с Габорном, именно так и описывала этот звук: «Земля ворчала».
Пыль взвилась столбом над Печатью Опустошения, когда мировой червь вылетел наружу, обнажив почти половину своего туловища. Он поднялся на сотни ярдов в небо, в облаке пыли, затмившей последний солнечный свет.
Земля содрогнулась, и те стены Карриса, что еще держались, обрушились в озеро Доннестгри.
Эрин плохо помнила, что было потом. Она обмерла, устрашенная видом червя — туловище его, состоявшее из многих сегментов, имело в диаметре приблизительно сто восемьдесят ярдов, из трещин в коже текла магма, зубы походили на острые косы. К запаху пыли приметался внезапно сильный запах серы.
Она видела его всего одно мгновение, но время как будто застыло.
Опомнилась она, только услышав вокруг радостные крики. Мировой червь уже вернулся в кратер, образовавшийся на том месте, где был Холм костей. Пыльное облако медленно оседало.
Выброс пыли пробил облачную завесу, и в небе засверкали молнии.
Опустошители обратились в бегство.
На такое никто не смел и надеяться — это был полный разном. Но, видно, оставшись без Холма костей и своей предводительницы, опустошители не видели смысла продолжать сражение.
Они побежали прочь, обратно в свои темные подземные норы, собираться с новыми силами, чтобы когда-нибудь вернуться снова.
«Беги, — сказал далекий голос. Сэр Боринсон попытался собраться с силами. — Беги скорее».
Земля качнулась под ним и встала дыбом, подбросив его на два фута кверху. Раздался страшный грохот, громче любого раската грома. В небе сверкнула молния, и дождем посыпались вниз мелкие камни и пыль.
«Земля гибнет!» — подумал Боринсон.
Непроизвольно передернувшись, он потянулся к Саффире. Он нашел ее здесь полумертвую, истекающую кровью. Пэштак с Макхитом сражались отчаянно, защищая ее, но опустошители шли стеной, и ему ничего другого не оставалось, кроме как прикрыть ее собственным телом. Тут на них рухнуло умирающее чудище и придавило его так, что он не мог вздохнуть.
Нельзя же ее здесь оставить!
Он вдохнул воздуху и закашлялся — пыль забила нос и глотку.
«Беги скорее!» — снова раздался голос.
Он звучал так же глухо, но Боринсон знал, чей это голос, и знал, что необходимо повиноваться. Вокруг царил ужасный запах гнили.
Он пошарил по земле, ища Саффиру.
— О Светлая Звезда, надо идти! — пробормотал он, приподнимаясь. Попытался разглядеть что-нибудь в окружавшей его тьме. Но почти ничего не увидел — сгущались сумерки, в воздухе было полно пыли, и остатки света загораживали туши мертвых чудовищ. Он встал на колени и посмотрел вверх. Высоко в небе висело гигантское облако пыли, лишь на горизонте еще виднелся свет. Прямо над головой сверкнула молния.
— Куда ты зовешь ее, северянин? — спросил Радж Ахтен, и мягкий голос его дрогнул от сдерживаемого гнева.
Боринсон повернулся на звук голоса и успел разглядеть его при свете молнии.
Теперь он видел их обоих. Шафранная накидка Радж Ахтена так и светилась в глубоком вечернем сумраке. На руках у него лежала Саффира, спокойная и тихая, как воды озера в безветренную погоду, чуть поблескивали в темноте ее глаза и белые зубы. Она не шевелилась. Красота ее растаяла.
Боринсон оцепенел. Дух у него занялся. Кровь отхлынула от сердца, все силы разом оставили его, и непонятно было, как он вообще удержался на коленях.
Она ушла, ушла навсегда, и, поняв это, он испугался за свой рассудок.
«Не вся красота ушла из мира, — попытался он себя утешить, — лишь величайшая. Жизнь не опустела. Так только кажется».
Но чувствовал он себя так, словно внутри него внезапно разверзлась пустота, и не мог дышать, да и не хотел.
