— Это их имена? Надежда и Отчаяние?
Старик покачал головой:
— У них нет имен. Это их сущность. — Он на секунду распрямился и одарил Эббота улыбкой, прежде чем снова вернуться к кольцам и экрану. — Они ссорятся уже вечность. Я не должен допустить, чтобы кто-нибудь из них победил. На самом деле я не должен допустить, чтобы они даже прикоснулись друг к другу.
— А как ты различаешь, кто из них кто? — поинтересовался Эбботт, решив не входить в зыбкое болото других вопросов.
— Не различаю. Это не имеет значения.
— А что произойдет, если одно из них все-таки победит?
— Не победит. По крайней мере, не в мою смену.
— А когда кончится твоя смена?
Старик пожал плечами.
— А когда началась?
Он снова пожал плечами:
— Не знаю. Давно. Я занимаюсь этим, с тех пор как себя помню.
— Ты всегда вел поезд по глуши…
— Нет. Не по глуши. Я вел поезд, но мало кто его видел, и никто никогда не был на нем. Кроме меня, естественно. И, — он кивнул на экран, — их двоих. Но теперь… все изменилось. Все не так, как раньше. Теперь появилось множество людей, которые видят то, что никогда не видели прежде. — Машинист повернулся и пристально поглядел Полу в глаза. — Наступили плохие времена, сержант, очень плохие.
Старик вновь провернул пару колес. Существа на экране закувыркались по полу, разлетаясь к разным стенам, а машинист обыденно пояснил:
— Побеждает Надежда — люди становятся самодовольными. Они думают, что все будет хорошо, просто превосходно. Им на все наплевать, им не за что бороться. С другой стороны, если победит Отчаяние, человечество решит, что у него вообще ничего не выйдет. Исчезнет дух решимости, чувство уверенности. Поэтому мне приходится держать их бодрыми и здоровыми, чтобы они вдохновляли друг друга, чтобы отчаяние оттеняло удовлетворенность, а оптимизм хоть немного освещал все плохое в этом мире. Я поддерживаю баланс, сохраняю статус-кво.
«Им на все наплевать» и «…отчаяние оттеняло удовлетворенность»?
Голос машиниста и его слова были любопытнейшим сплавом тонов, диалектов и просторечий. Иногда у него прорывался простецкий развязный говорок, а то вдруг его речь становилась умной, наполнялась глубиной. Эбботт никак не мог решить, какой же из голосов старика настоящий и какой из них влияет на другой, если вообще влияет.
— Кто ты? — Он помедлил, размышляя о том, о чем собирался сказать, а потом плюнул на все и спросил: — Ты — Бог?
Смех старика больше походил на лошадиное ржание.
— Ух!.. Бог? Я? Ну нет, сержант. Я всего лить машинист. — Он расхохотался еще больше. — Я… Бог! Это ты хорошо сказал!..
Внезапно одна из фигур на экране крепко ухватилась за руку другой.
— Проклятие! — Старик вжал педаль в пол.
Неожиданная судорога поезда вмяла Пола в стену топки.
Затем машинист дернул колесо влево. Эбботт отлетел от стены, отломив часть поручня. Не сумев остановиться, он рухнул вперед, в одной руке по-прежнему сжимая железку.
Та ударила старика в лицо, прорезала глубокую рану на щеке, откуда, к удивлению Эбботта, не потекла кровь. Машинист широко раскрыл глаза от изумления и отступил назад. Он сделал пару неуверенных шагов, поднял руку к голове и вдруг кучей повалился на пол.
Пол быстро склонился над ним и схватил за рубашку:
— Эй, ты в порядке? — Он отбросил кусок поручня и шлепнул старика по лицу. — Эй, поговори со мной! Расскажи еще о… — И тут Пол замер, уставившись на разрез.
— Что?
Эбботт не ответил, а дотронулся до лица машиниста. Холодное. Твердое. Он передвинул пальцы к ране — туда, где разглядел что-то темно-серое под кожей.
— Твое лицо… — произнес он.
— Что с ним?
Пол аккуратно просунул палец между рваных кусков плоти и почувствовал металл. Он отдернул руку и посмотрел старику в глаза.
— Что с моим лицом? — повторил машинист.
Возможно, там просто стальная пластинка… Да — наверное, именно так. Эбботт кивнул, мысленно соглашаясь.
— Я спросил…
— Ты порезался.
Глаза машиниста раскрылись.
— Мне нужно… нужно починиться, — сказал он. С голосом старика что-то происходило: он звучал как запись, пущенная с другой скоростью.
— Там что-то металлическое… в твоей щеке.
— Металл в щеке? — переспросил старик, произнося слова как «метт-ал» и «щееекеее». — Черт побери, да у меня повсюду металл, сержант! Я из него сделан. А ты что, думал, я из плоти и крови, как ты? — Он хрипло засмеялся, наблюдая за попытками Эбботта выдавить из себя ответ. — А почему тогда мне не надо есть, спать и время от времени ходить в туалет? — Он снова захихикал, и Полу показалось, что по старческому горлу пробежали едва заметные искорки.
— Так все эти истории?..
— Это не истории.
Эбботт посмотрел вверх. На экране две фигуры схватились друг с другом, а поезд ощутимо сбавил скорость.
— Поезд останавливается!
— Ай молодец, сержант! — произнес машинист, с трудом поднявшись на ноги, и кивнул на стену. — Вон, поставь ногу на педаль.
Пол посмотрел на две педали
это не сработает, это не сработает
у подножия колонны управления.
— Какую?
— Какую ногу?
— Какую педаль?
— Не важно, одна — это тормоз, другая подает топливо. Мы либо резко остановимся, либо резко рванем вперед. Но в любом случае сможем их разнять.
Эбботт резко повернулся и со всего размаху правой ногой
все получится… Да чего вообще волноваться-то, все будет просто отлично
вжал педаль в пол.
Поезд резко остановился.
Откуда-то сзади раздался пронзительный скрежет, звук крошащегося металла, а потом послышались серия ударов, громкий треск и взрывы.
— Он складывается, — сказал машинист, наконец встав на ноги. — Нажми на вторую педаль.
Эбботт сдвинул ногу и
твою мать, поезд складывается… он сказал, поезд складывается, что это значит, а? Это значит, мы умрем, это значит — «не повезло тебе, сержант», мы сейчас…
снова опустил ее, теперь — на вторую педаль. Состав дернулся вперед, и Пол рухнул.
Старик подошел к колонне управления, покачал головой и вновь поддал топлива. Он не убирал ногу с педали довольно долго.
Эбботт докатился до противоположного края кабины и
это конец… это оно… нам крышка… мы все умрем… я умру…
какой он будет, последний вздох жизни? Что я почувствую?
тут же закрыл голову руками.
— Боже, боже, боже, бо…
— Заткнись!
— Это оно! — заорал Эбботт, перекрикивая шум двигателя, свист пара, грохот колес. — Нам конец. Всем. Каждому.
