— Ты ведь не спала, как только что, доложила мне сестра Текла? - сказала она, цепко оглядев Нику. — Если бы она была повнимательней, то заметила, что ты бледна и вид имеешь не отдохнувший, а измученный и нездоровый.
Ника промолчала.
— Что с тобой произошло?
— Матушка, - прошептала Ника, склонив голову, — я, правда, спала…
Настоятельница, неожиданно, сорвалась со своего места, остановилась у пюпитра и постояв так, повернулась к Нике, стиснув руки в широких рукавах рясы.
— Я хочу знать, что здесь произошло? - раздельно, с несвойственной ей твердостью, отчеканила она.
Ника не понимала откуда у нее появилась такая уверенность, но знала, что отвечать нужно правду. Она не слышала, что бы мать Петра когда нибудь говорила подобным тоном. И Ника, собравшись с духом, коротко, не вдаваясь в излишние подробности, все рассказала. Мать Петра пропустила мимо ушей то обстоятельство, что Ника, действительно, собиралась проспать всю ночь, глубоко задумавшись над услышанным.
— Изо дня в день мы грешим, полагаясь на свое понимание жизни, нисколько не доверяя ей самой. А ведь всего-то и нужно, положась на провидение, вверить дух свой Вседержителю, внимательно читая книгу жизни. Но мы восстаем и своевольничаем, ставя свое разумение превыше всего. Мы боимся верить, боимся утонуть в жизни. А вот сестра Режина поверила, верила и терпела, — мать Петра потерла лоб рукой, ее пальцы дрожали. — Она верила в любовь и любовь ее спасла. Она прощена. Я же маловерная, боялась довериться ей.
Ника сидела тихонечко, понимая, что ее ответа не требуется — в эти минуты мать Петра с горечью судила саму себя.
— Но нет у меня и решимости отвергать, менять, вмешиваться в события, какая имеется у тебя, — повернулась она к Нике. - А ведь я все время, почитала отсутствие этой самой решимости за смирение перед жизнью, перед волей Вседержителя. Как же я лицемерила и какую непоправимую ошибку совершила.
Она встала и глядя не Нику с непреклонной решимостью, твердо произнесла:
— Ты не сможешь остаться в обители, так как нарушила его наиглавнейший закон, но ты покинешь ее тогда, когда для этого придет срок. Вседержитель укажет нам его. Думаю, тебе стоит поразмыслить над тем уроком, что был мне преподан сейчас. Где бы ты ни была, чтобы с тобой ни случилось, останавливайся и слушай, что тихо, через события и людей, подсказывает тебе жизнь.
— А вы… - решилась спросить Ника, — вы, будете теперь по другому относиться к бессмертным? Поверьте, иногда нелюди учат нас, людей, быть людьми.
— Я не буду столь непреклонна, но правила обители от этого не изменяться. Ты, что-то хотела еще спросить? - резко произнесла настоятельница, заметив движение Ники к ней.
— Д…да, откуда… с чего вы были так уверены, что этой ночью, здесь, что-то происходило?
Вместо ответа, мать Петра указала на гроб и вышла, а Ника обозвала себя идиоткой. Кто бы, смотря на тело Режины, не увидел, что оно искалечено? Только сестра Текла, пожалуй. Ника подошла к гробу, взглянула на Режину и попятилась, невольно перекрестившись.
Тело покойницы было целехоньким. Она лежала, как прежде, вытянув руки вдоль тела. Страдания не исказили ее красивого лица. Глаза были открыты, неподвижно смотря в потолок и были они человеческими, зелеными.
С наступлением холодов, больных в лазарете прибавилось и Нике, порой, просто некогда было ни о чем другом подумать, кроме как о простудах, бронхитах, лихорадках, настоях и припарках.
Осенним сырым вечером, когда стемнело уже до начала вечерней службы шестого часа, Ника, подобрав плащ повыше, чтобы не заляпать и так его, насквозь, промокшие и отяжелевшие полы, утопая башмаками в жидкой грязи, ориентируясь на слабо освещенное окошко, пробиралась в темноте, по огороду к своей хижине. Им с сестрой Терезией уже давно следовало покинуть ее, поскольку она уже не протапливалась — пол земляной, стены тонкие и из щелей дует, соломенная крыша протекает — и не было больше нужды следить за огородом и грядками с лечебными травами, а зимние холода не за горами. Три последних дня, Ника переносила в келью лазарета, которую им отвели с Терезией на пару, заготовленные впрок мази, микстуры, настойки в плотно закрытых бутылях и корзины с засушенными травами. Как не хотелось Нике покидать обжитую хижину, но по ночам в ней уже невозможно было согреться, даже под меховым пологом, а огонь жаровни быстро потухал и тепла не давал, а оставлять его на ночь в устроенном в земляном полу, очаге, не решались из-за боязни пожара.
Каждое утро Ника с сестрой Терезией склонялись к мысли, что уж сегодня, они непременно переберутся в келью лазарета, где им будет, куда как лучше и каждый раз, вечером обе возвращались в хижину, обещая себе и друг другу, что завтра их переезд непременно свершиться. Похоже, так будет повторяться до первого заморозка, или пока Ника силком не уведет Терезию из хижины. Ника прошла через опустевший огород, увязая в раскисшей земле и подошла к хижине со свисающими по ее стенам голыми плетями плюща на которых, кое-где еще держались, пожухлые бурые листья. Так и есть — маленькое оконце было освещено — сестра Терезия уже дома и ждет ее, уверенная, что и она придет сюда. Наконец Ника добралась до двери, таща на своих башмаках пласты липкой тяжелой грязи, которую начала счищать об угол хижины, а потом старательно обстукивать деревянную подошву от прилипших комков. Она уже взялась было за веревочную петлю, как дверь распахнулась:
— Я хотела уже сама идти разыскивать тебя, — сказала ей встревоженная Терезия, близоруко прищурившись. — Настоятельница присылала за тобой и велела, как только ты появишься, тотчас явиться к ней.
Отупевшая от усталости Ника постояла, свыкаясь с мыслью, что придется снова тащиться по грязи через огород, бездумно повернулась и побрела в сторону келий. Сестра Терезия, едва не позвала ее обратно, так стало жалко ее, но лишь тяжело вздохнула и захлопнула дверь.
Нике казалось, что она целую вечность бредет под мелким частым дождем. Последние силы уходили на то, чтобы выдергивать башмаки из грязи и она очень удивилась, когда ступила на твердый грунт дорожки, ведущей к кельям, наконец-то достигнув ее. Окошки келий слабо светились, делая темноту осеннего вечера еще непроницаемее. Не особо стараясь обходить лужи - чулки и так уже вымокли до колен - Ника пересекла монастырский двор и вошла под гулкие, мрачные своды галереи. В дальнем ее конце, путеводной звездочкой, светился трепещущий огонек свечи, теплившейся у статуи святого, стоявшего в нише. И только у двери кельи настоятельницы, Ника задалась вопросом, зачем она понадобилась матери Петре в столь поздний час. Но, теперь-то что гадать, раз она уже здесь, и равнодушно пожав плечами, Ника постучала в дверь.
