- Я сейчас вернусь.
И выбежала из комнаты.
Такайра мельком глянул на часы. В 'Пенном доме' только в трёх апартаментах были так называемые Млечные часы, в которых вместо механизмов использовались магические амулеты. В круглом небольшом зеркале, изображающем циферблат, созвездие Морской Девы, по которому моряки определяли время ночью и отбивали склянки, висело в левой нижней трети круга - до полуночи оставался час.
Мара вернулась, неся в одной руке плотно закупоренный кувшин с обвязанным паклей горлом, видимо позаимствованный у Ассойро. Поставила его к своей переметной суме, валяющейся рядом с сундуком, и остановилась перед Такайрой, склонив голову на бок и мерцая глазами.
Такие резкие изменения настроения лишний раз убеждали в её ненормальности. Только что, внизу, в зале, она была сама не своя - скучная, замкнутая... тусклая. И вдруг - краски играют на лице, делая узкие губы соблазнительно чёткими, бросая нежные тени от ресниц на высокие скулы, окрашивая глаза в ярчайший изумрудный оттенок.
Коршун медленно встал, взял её за подбородок и приблизил лицо к себе. Изумруды расплылись, останавливая время и расплавляя пространство. Очень медленно он снял с нее короткую куртку. Одну за другой расстегнул все пуговички на блузке, в этот раз бывшие из мелкого жемчуга...
Мара никогда не носила корсетов, подгрудных перевязей или других швейных хитростей, позволяющих сделать грудь высокой, а талию тоньше, чем есть. Груди сферической формы всегда стояли торчком, нежные бордовые ареолы вокруг сосков явно не были попорчены детскими деснами. И к ним наклонился Такайра, зарылся лицом... А затем вдруг с рыком подхватил Мару на руки и унес в спальню.
***
Спустя час они мчались в Рапусту. Ветер трепал конские гривы, взмётывал волосы Мары, блестевшие в свете почти полной луны. Серебряная дорожка кошачьим зрачком тянулась через черный глаз Талассы. На горизонте виднелись мачты кораблей, вышедших на ночной лов. Волны тихо плескали в берег.
По утоптанной дороге, больше похожей на широкую тропинку, конские копыта стучали глухо, и не звякала тщательно подогнанная упряжь - Такайра всегда сам следил за тем, как седлают коней. Дитя горского племени, он понимал благородных животных лучше, чем людей, и никогда не был жесток с ними, как с последними.
Рапуста спала. Рыбацкие лодки, ушедшие в ночь, еще не вернулись к рассвету, причалы и улицы были пусты, дремали дома и домики, тёмен был маленький храм Ариссы в густых зарослях лиственных деревьев.
К храму подъезжали шагом, со стороны низкой ограды, сложенной из подобранных друг к другу плоских камней. За ней чернели - словно пальцы, торчащие из земли - надгробные камни. В тех, что отмечали могилы состоятельных горожан, вкраплялись по обычаю соцветия камней. Пресветлая любила самоцветы. Оттого алтари в храмах возводили если не из богатейшего Паросского мрамора, розовато-белого, словно светящегося изнутри, то из великолепного, искусно подсвеченного потайными фонарями, оникса. Украшали прихотливыми орнаментами камней, в которых встречались и драгоценные.
На надгробьях изображали обычно сосновую шишку - символ новой жизни, или сломанную сосновую ветку - напоминание о вечной печали. Сосны - гордость и национальное достояние шагганата, пересекали всю страну широкой полосой, отстающей от побережья на несколько километров вглубь материка. Лишь Крирские стволы шли на мачты самых больших, трёхпалубных кораблей, которыми, обладала, как это ни странно, Империя Йаги, имеющая самый узкий проход к Талассе из всех прибрежных государств и Киотиссия, чей флот всегда был самым сильным в водном пространстве Дуги. Хвоя этих деревьев обладала целебными свойствами, и из нее делали знаменитый отвар цвета дёгтя, врачующий кожные и покровные раны. В погребальные венки всегда вплетали пару раскидистых сизо-голубых лап, а на каждом домашнем алтаре Ариссы шишки занимали почётное место среди курительниц, цветов, бус из самоцветов, семейных драгоценностей, которыми украшали изображение богини.
Всадники спешились. Завели коней в заросли кустарника, росшего вдоль ограды. На стрёме оставили Малыша.
Четверо легко перескочили ограду, прошли вглубь кладбища и, не сговариваясь, остановились. Такайра посмотрел на Мару.
- Что дальше?
Она медленно поворачивалась вокруг себя, водя головой, словно принюхивалась. Кувшин с неизвестным содержимым был упакован в её холщёвую сумку.
Такайра оглядывался. Домик смотрителя кладбища стоял в стороне от храма. Покосившийся и какой-то несуразный, он, казалось, силился приникнуть к более крепкому каменному зданию, но не мог сдвинуться с места.
Мара сделала знак рукой, запрещая следовать за собой, и тенью заскользила среди надгробий к домику. Спустя несколько минут вернулась, неся в каждой руке по лопате. Раздала их недоумевающим братьям Хатам и вопросительно посмотрела на Такайру.
- Укажи место! - только и сказал он, с удовлетворением отметив, как братья переглянулись.
Более не колеблясь, Мара рванулась вперед. Коршун узнал эту стремительность - так же он настигал всех встреченных на пути приоров. И неважно, сопровождали они людей со знаком Чёрного круга на лохмотьях, или нет.
Около одной из могил она остановилась. Властно провела над камнем узкой ладонью. Братья, не сговариваясь, посмотрели на Коршуна.
- Копайте, - приказал он.
Подошел к Маре, за талию притянул к себе. Женщина была натянута, как струна, но сопротивляться не стала. Следила расширившимся зрачками, лунно блестевшими в темноте, как растет холмик земли рядом с надгробьем. Когда показался добротный сосновый гроб, вывернулась из рук Такайры, сняла сумку, достала кувшин и поставила у ног. Пока братья, молча и ожесточенно, вытаскивали гроб наверх, она расстегнула перевязь, скинула куртку, блузку...
Через несколько мгновений Мара, совершенно нагая, стояла в изголовье могилы, держа в руках кувшин, и смотрела, как откидывают крышку. Сладковатый запах гниения пополз по погосту. Труп когда-то высокого и крепкого мужчины вздулся, трупные пятна уже начали сочиться влагой.
Братья, воткнув лопаты в землю и открыв рты, наблюдали за Марой. Всякое они видели за проведенные с ней бок о бок годы. Но такое!.. Запах их не смущал, так же, как и Такайру - прищурившись, он следил за той, от которой не мог избавиться, как от наваждения, кошмарного сна.
Неожиданно Мара наклонилась к умершему. Мгновение смотрела в раздутое лицо, и холод струился от её тела, совершенного в призрачном лунном свете, из глаз, ставших совсем чёрными; вился паром из полуоткрытых губ. Резким движением она откупорила кувшин, тонкой струйкой облила жидкостью труп. Запах молодого вина крирских виноградников чуть разбавил тошнотворный аромат. Мара выпрямилась и требовательно протянула Такайре руку.
