Неожиданно городская жизнь оказалась намного легче и приятнее ее существования в родном доме. Хотя еще недавно она такого не могла и помыслить. В город она раньше выезжала редко и только по крайней надобности. И каждый раз, когда она шла по улицам или между торговых рядов, ей все время казалось, что за ее спиной шушукаются, пересказывая на все лады ее историю и историю ее покойной матери. И все ее вроде бы жалеют, но какой-то такой противной жалостью: как мол, хорошо, что у нас самих все в порядке.
Сейчас о ней тоже говорили, но какие-то уж совсем небылицы. Откуда-то просочились слухи, что она явилась тайно на бал, и принц влюбился в нее, забыв обо всем на свете. Рассказывали, что он принял ее за приезжую принцессу, и был страшно удивлен, когда выяснилось, что она всего лишь дочь королевского егермейстера. Чего только не говорили! И крестную ей выдумали — королеву эльфов, и экипаж из карамели, который якобы растаял, едва она выехала на лесную дорогу и увязла посреди нее в луже. Но никто ничего не знал о волшебном платье. И это была ее главная тайна.
Второй главной тайной были ее взаимоотношения с принцем — тот самый контракт. Чего тут опять же только не плели! Но суровая правда состояла в том, что до своего отъезда в Вену, он каждую неделю один или два вечера проводил у Марион. По возвращении из-за границы он также каждую неделю приходил к Марион, но не ужинать, а завтракать — как правило, по субботам. До рокового празднования, всколыхнувшего оберауский свет, его высочество делал это с тою же частотой, что и после бала. Соответственно нельзя было сделать вывода, что он торчал у Марион исключительно ради дочери егермейстера, и это тоже всех беспокоило. В общем, вызывать всеобщее любопытство оказалось легче, чем лицемерное сострадание.
Работы было много, число заказов постоянно увеличилось, не в последнюю очередь благодаря вызываемому ее личностью любопытству. Но работать у Марион ей нравилось, и добрая словоохотливая француженка вызывала у нее все большее и большее восхищение. Особенно ей нравилось, как она обходилась с его высочеством. Из их шуток и проговорок она сделала верный вывод о том, что до своего отъезда принц, совсем еще молодой юноша, был отчаянно влюблен в Марион, которая была чуть ли не на десять лет его старше. Потом в Вене у него была какая-то безумная страсть, Марион же заняла в его жизни роль не то второй матери, не то старшей сестры, не то старшей подруги. Во всяком случае, атмосфера их совместных завтраков и чаепитий была благодаря этому обстоятельству совершенно семейной. И это во всей ее новой городской жизни ей, пожалуй, нравилось больше всего.
Его высочество обычно приволакивал с собой кучу газет. И не раз Марион, дававшая себе в субботу выспаться на час дольше (в воскресенье надо было с утра собираться в церковь), заставала их в столовой за остывшими чашками кофе. Оба сидели по разные стороны стола, уткнувшись каждый в свою газету, принц — верхом на стуле, иногда даже с папиросой в зубах. Периодически она показывала ему какую-то заметку и интересовалась:
— Это правда?
— В основном да, но тут и тут они переврали. А вот этому хлюсту вообще нельзя верить.
И почитать, действительно, было о чем. В Оберау стали происходить интересные вещи. Какой-то предприниматель вдруг объявлял себя банкротом, какой-то богатый промышленник вдруг ни с того, ни с сего становился деятельным меценатом, герр Варенбург неожиданно озаботился строительством детских школ в рабочих поселках при своих фабриках, кого-то судили за растрату казенных денег при строительстве дороги. Марион, моментально угадывавшая суть происходящего по случайно брошенным фразам, тут же вставляла ехидные комментарии. Уж кто-кто, а она-то знала всю подноготную каждого мало-мальски влиятельного человека. С содержанками и проститутками, особенно если это какие-нибудь бывшие закройщицы, обычно не церемонятся. И никто не подумает, что все что случайно попадает им в уши, обязательно дойдет до сведения Марион — единственной, кто относился к ним по-человечески.
Однажды к ней в ателье явился сам Штирдорфер, владелец большинства сукновален и хозяин крупнейшей ткацкой фабрики в Оберау. Она никогда не видела его, но знала, что ткачихи и красильщицы на его производстве работают в три смены, вместе с детьми, часто болеют чахоткой, и если крестьянская семья решалась отпустить старшую дочь работать к Штирдорферу, то значит, им просто больше нечего было есть. Он оказался довольно благообразным вежливым господином с одышкой и трогательно краснеющим носом, и совершенно не походил на людоеда.
— Барышня, простите меня великодушно, но я вынужден прибегнуть к вам как к самому последнему средству, — начал он, когда ей удалось, наконец, усадить его. — Я знаю, что вы часто видитесь с ним, — сказал он, понизив голос.
Она сначала не поняла, о ком речь.
— Да с ним, с ним же, — настаивал фабрикант. — Он каждую субботу приходит к вам пить кофе.
— Его высочество? Он ходит к Марион.
Тот в нетерпении даже замахал руками.
— Марион не имеет на него никакого влияния. А вы имеете. Я это, если хотите, нутром чувствую. Так вот не соблаговолите ли вы, прекрасная барышня, передать ему, что я совершенно не могу сократить рабочий день. Если у меня будут работать по десять часов вместо одиннадцати, я потеряю всю выручку.
Он врет. Она это тоже нутром чуяла, хотя и не могла объяснить с экономической точки зрения неправдоподобие описанной им ситуации.
— У меня семья, дети, — продолжал настаивать Штирдорфер.
А еще карты, псовая охота, и несколько домов в городе.
— Хорошо, я передам. Но я не могу ничего обещать. Он всегда сам все решает.
— Но мне важно, чтобы он услышал, и услышал именно из ваших уст, — закончил фабрикант, целуя ей на прощанье руку.
Когда она рассказала об этом принцу, он страшно развеселился, как будто речь шла о чем-то забавном.
— Ну, не хочет, так не хочет. Придется ему тогда организовать у себя при фабрике больницу с родильным отделением и детские ясли.
— Чем же это ты его так прищучил? — спросила Марион.
— Да есть у него одно грязное дельце на стороне, о котором он не хочет, чтобы стало известно Варенбургу.
— Ловко!
— А вы, сударыня, готовьтесь к тому, что к вам еще пойдут с такими же просьбами. Имеет смысл завести тетрадку, чтобы записывать все их пожелания, потом может любопытная картина вырисоваться.
— Ишь, твое высочество! Нашел себе бесплатного секретаря! — шикнула на него Марион.
— Неподкупного, Марион! Это самое ценное.
— Хорошо, я заведу тетрадку.
И действительно, Штирдорфер был лишь первым из многих.
